В материале автор рассматривает историю убийства святого Иосафата Полоцкого на фоне событий начала XVII века. В ту пору восстановившая единство со Вселенской Церковью Русская Церковь оказалась в гуще общественных противостояний, завершившихся, впрочем, распространением Унии на всю Центральную и Юго-Западную Украину и Беларусь.

Иосафат Кунцевич: мученик за единство Христовой Церкви

Виктор Заславский

В последнее время в связи с развитием экуменического диалога очень часто встречаются попытки переосмыслить те или иные события прошлого через призму настоящего. Понять, какое место должны занимать разные фигуры нашей церковной истории в будущем нашей Церкви.

Одним из таких церковных деятелей нашего прошлого является св. Иосафат Кунцевич. Некоторые считают, что его подвиг совсем не вписывается в сегодняшний экуменический век. Другие же считают его образцом для нынешних попыток найти единство между православными и католиками.

Однако эти точки зрения в основном сталкиваются между собой в полемическом запале в сети Интернет и очень часто сводятся к элементарным ссорам. С целью вывести дискуссию в цивилизованное русло, журнал «Патриархат» начинает широкое обсуждение роли и места св. Иосафата Кунцевича в истории УГКЦ и христианстве вообще. Открывает рубрику статья историка Виктора Заславского. А всех, кто желает принять участие в этой дискуссии, просим присылать свои наработки в редакцию.

Хамство и оружие как средства решения церковных проблем

О Кунцевиче и ссорах между католиками, православными и униатами пишут много. Рассказывают и о захвате церквей, об уличных процессиях, которые превращались в драки... И обычно трактуют это как доказательство жестоких преследований православных со стороны католиков. Однако те времена были временами взаимного хамства, когда даже священники и епископы не всегда заботились о вежливости и милосердии, и в борьбе за свои законные (как им казалось) права охотно использовали довольно экзотические методы.

Ни католики, ни православные никогда не чурались «админресурса» — обращались к королю, князьям, магнатам или казачеству. Гедеон Балабан, проповедуя против унии, имел при себе многотысячное войско князя Острожского. Казаки открыто угрожали «врагам православия» убийством — и порой воплощали эти угрозы в жизнь (например, утопив в Днепре униатского архимандрита Антония Грековича в 1618 году). Киево-печерский архимандрит Никифор Тур вместе со слугами и монахами Лавры много раз нападал на земли князя Корецкого. Тот отвечал Турову взаимностью. При этом они время от времени вызывали друг друга в суд за «беспредел». Вызывать друг друга в суд, писать в городские книги жалоб (из которых историки теперь преимущественно и узнают о различных случаях преследований и притеснений) — это вообще было одним из любимых тогдашних развлечений. Пользы от этого не было никакой (судебная система тогда работала через пень-колоду), зато можно было потренировать фантазию — в случае если один из Бурмистров или какой воевода эти книги решит почитать.

Подобные выходки были присущи не только межконфессиональным ссорам — и православные, и католики охотно бились внутри своих сообществ. В 1580-83 годах Жидичинский монастырь неоднократно становился яблоком раздора между разными кандидатами (все они, кстати, были православными) на «опекунство» обители. Несколько раз монастырь силой оружия захватывал луцкий епископ Иона Борзобогатых-Красненский, и каждый раз его оттуда выбивали и ставили на его место других архимандритов.

Киевский Митрополит Петр Могила 1631 воевал с конкурентом Исайей Копинским не менее энергично, держал последнего в Лавре под замком, пока тот не отрекся от сана. Во львовских архивах 1748 даже видим упоминание о настоящей войне, которую монахи монастыря кармелитов объявили капуцинам. Оружия, правда, кармелиты не имели, поэтому ограничивались перекопкой дорог к капуцинскому монастырю и избиением самих капуцинов.

Следовательно, рассматривать поступки и мысли Иосафата Кунцевича следует в контексте именно тех времен. Времен, когда люди считали вопросы веры и Церкви настолько важными, что охотно могли отстаивать свою правоту и словом, и мечом, и дубиной, и клеветой — и при этом считать себя вполне правыми и праведными. Наверное, именно поэтому участники тогдашних конфликтов наломали столько дров, что даже через три с лишним века, когда пришло время собирать камни, нам трудно разгрести эти завалы.

Война Руси с Русью

Главным церковным конфликтом того времени был, конечно, конфликт греко-католиков и православных, или, как говорили в те времена, униатов и дезунитов. Православные епископы (кроме львовского Гедеона Балабана) и Митрополит вступили в единство с Папой Римским. Их можно понять — покровительство цареградского патриарха ограничивалась вымогательством денег во время «пастырских визитов». Кроме того, патриарх был подданным турецкого султана, а с турками Речь Посполитая вела перманентную войну. Но большинство священников, мещан и шляхты, а также казачество восприняли этот шаг как предательство «отцовской веры» — и их тоже можно понять, ведь уния была провозглашена форсированными темпами, фактически без согласия мирян и низших звеньев духовенства.

Епископы требовали от своих подчиненных и прихожан покорности — и имели на это право. Братства, большинство монастырей и православная шляхта (а запорожцы принадлежали к обеим категориям) требовали непреклонного сохранению православия — и также имели на это право. Каждый считал, что прав, и каждый по-своему был прав. Но пока противники унии не имели своих рукоположенных епископов и митрополита, у них не было никаких канонических оснований для протестов: согласно всем канонам, они должны слушаться своих епископов, а почти все епископы Восточной Церкви были униатами.

Положение изменилось после 1620 года. Тогда через украинские земли проезжал Иерусалимский Патриарх Феофан. Он направлялся в Москву. По пути Патриарха встретил гетман войска Запорожского Петр Конашевич-Сагайдачный, обратившись к нему с просьбой рукоположить Митрополита и епископов. Аргументы Сагайдачного (возможно, даже материального характера — гетман был известным меценатом) убедили Патриарха, и он рукоположил митрополита Иова Борецкого и нескольких епископов. Теперь ревнители православия имели легитимно рукоположенных иерархов, которые, конечно, хотели сесть на своих кафедрах. А кафедры эти были в руках униатских епископов!

Кроме того, этот Патриарх дал нововысвяченным епископам грамоты на изъятие церковного имущества. Итак, конфликт разрастался: начиналась борьба епископов за кафедры. Иосафат Кунцевич не мог не стать участником этой конфронтации: с 1617 года он был епископом Витебским, а через год стал Архиепископом Полоцким. На его Полоцкую архиепископскую кафедру был рукоположен Мелетий Смотрицкий, блестящий памфлетист со всеми задатками энергичного политика.

... И драка пастырей с овцами

Получив канонические основания (хотя Иерусалимский Патриарх не имел к Руси никакого отношения) для борьбы за полоцкую кафедру, Смотрицкий пишет короткий памфлет-листовку с клеветой на Кунцевича:

«Конец зловредной унии! Конец латинским еретикам и иезуитам! Бог услышал молитвы православных людей, и православные иерархи Востока дали ему законных пастырей. Славное Войско Запорожское стоит на защите православия, а король и сейм только и мыслят как бы отобрать у униатов церкви и монастыри и передать их православным.

Униатская иерархия дрожит и думает как уйти от гнева. Они открыли карты и переходят в латинство. Латинский душехват Кунцевич уже отправил в Варшаве латинскую мессу. Есть свидетели, видевшие его в латинских ризах в латинском костеле. Пришло время навести порядок, а кто будет сопротивляться — того вон на все четыре стороны, прочь вместе с узурпатором Кунцевичем. Я — Смотрицкий, законный владыка Полоцкий и Витебский.»

Листовки эти он посылает в Полоцк и Витебск через монаха Сильвестра Коссова. И здесь следует отметить несколько важных моментов: во-первых, Смотрицкий не поехал в Полоцк сам, а послал «разведчика» (хотя Кунцевич в то время был на очередном сейме в Варшаве).

И главное — в этих памфлетах Смотрицкий врал: Кунцевич отнюдь не собирался превратить униатскую Церковь в латинскую. Восстановленный им Василианский чин был направлен на восстановление именно восточных церковных и монашеских традиций. Иногда он, правда, просил помощи у иезуитов, и даже посылал своих священников к ним на курсы нравственного богословия, но объяснял это просто: «Что делать как наш огонь угаснет? Должны брать у чужих». В этом случае цель оправдывала средства (причем, не такие уж и аморальные) — лекции «братьев по вере» в целом помогли немного повысить уровень морали и образования священников восточного обряда.

За несколько лет управления епархией Иосафат действительности изменил ее лицо, сделав местную Церковь живой и способной служить народу. Стараниями Кунцевича в Белоруссии и Литве было открыто несколько новых монастырей. Сам он также никогда не прекращал лично проповедовать — и по церквам, и на улицах. Образованных протестантов архиепископ привлекал изысканностью аргументов, начитанных приверженцев православия — знанием восточных традиций (Кунцевич даже сделал несколько списков «Устава» Нила Сорского), простых горожан и крестьян — строгим соблюдением православных канонов. Этим самым он получил определенный авторитет не только среди прихожан, но и в среде других конфессий города — католиков, иудеев, протестантов.

Кроме того, молодой архиепископ должен держать под своей властью склонных к неповиновению священников и прихожан, ведь кроме врагов унии, в Беларуси было много протестантов, и их идеи, направленные против главных традиций Католической и Православной Церквей, могли помешать не только Кунцевичу, но и всей Восточной Церкви. Поэтому от священников он требовал покорности, непокорным запрещал служить. Правда, заботясь об их судьбе, Архиепископ назначал им высокие пенсии (это было своеобразное сочетание милосердия и прагматизма — «запрещенные в служении» священники могли и покориться хорошем начальнику). Вместе с тем Архиепископ боролся за запрет мирянам распоряжаться церковным имуществом и держать у себя ключи от храмов (нередко бывало, что православные купцы хранили в храмах свой товар).

Итак, Иосафат Кунцевич исполнял пастырские обязанности должным образом, и в епархии его если не любили, то по меньшей мере уважали, и без коварных наветов Смотрицкий не мог бы вбить клин между пастырем и его паствой. С другой стороны, каким бы ни был авторитет Кунцевича, некоторые все же поверили Сильвестру Коссову и памфлетам, которые он принес. И отреагировали эти витебские и полоцкие «диссиденты» весьма своеобразно: построили за городскими валами огромные палатки и начали собираться там на службы, выбрав из своей среды пресвитеров — по протестантскому образцу. Поэтому не удивляет тот факт, что вернувшись из сейма, Архиепископ начал «наводить порядок» в епархии, которую все же считал своей.

Жестокий душехват или заботливый пастырь?

Итак, в 1620 году Иосафат Кунцевич возвращается в свою епархию и начинает бороться с влиянием Мелетия Смотрицкого. Именно этот, последний период служения героя нашего рассказа получил такие негативные оценки в произведениях православных авторов. Наиболее красноречиво выражает свой взгляд известный российский историк Карташов:

«Это была натура фанатическая. Иосафат…взорвался и начал с кучкой своих неистовых приверженцев насильственные обходы с погромами православных дворов… Иосафат, при посещении Витебска осенью 1623 г., изгнав православных из всех церквей, разгромил даже те шалаши за городом, в которых православные начали совершать богослужения. На дикое насилие толпа ответила физическим сопротивлением».

Что же это были за «погромы» и «дикое насилие»? Как уже было отмечено, тренировать фантазию, сочиняя жалобы в городские книги было одним из любимых хобби того времени. Конечно, жалобы писали и на Кунцевича, и жалобы эти цитирует в письме к Архиепископу литовский канцлер Лев Сапега. Письмо канцлера (то есть первого министра) Литвы Сапеги к Кунцевичу является единственным источником, который свидетельствует о «жестокости» Архиепископа.

Правда, почти все исследователи использовали не сам текст этого письма, а лишь его вольный перевод, который сделал русский историк и архивист Бантыш-Каменский. Письмо достаточно интересно, поскольку раскрывает характер и мысли Льва Сапеги — талантливого и дальновидного политика, который, хотя и был вполне светским человеком и оценивал церковные дела только с позиции общественной пользы, но все же ошибался как христианин. Канцлер в этом письме защищает «диссидентов», но только из-за того, что новую православную иерархию поддержали запорожцы. А запорожцы, особенно после Хотинской войны 1620 года, были едва ли не самым эффективным войском тогдашней Речи Посполитой. Но и в этом письме, кроме общих размышлений о необходимости примирения и учета казацких интересов, единственным конкретным обвинением является жалоба на то, что Кунцевич и его священники якобы «опечатывали» церкви. Кроме того, Сапега указывает, что жалобы на опечатывание церквей поступили только из белорусского города Могилева (не путать с украинским Могилевом-Подольским на молдавской границе).

Среди православных епископов в передунийное время такая практика существовала — церковь закрывали и ставили на воротах епископскую печать. Делалось это, когда храм нельзя было использовать — из-за осквернения, или же из-за желания епископа избавиться конкурентов и получать больше пожертвований и платы за требы. Конечно, и среди мирян, и среди нормальных священников, которые заботились прежде всего не о кармане, а о служении, опечатывание церкви считалось если не грехом, то очень дурным тоном. Поэтому Кунцевич, отвечая на жалобы Сапеги, опровергает эти обвинения:

«У них есть хорошие священники, то пусть с ними и молятся. Церкви стоят закрытые и открываются лишь на богослужение. Если желают — могут быть благочестивыми, но позволять им хулить Бога в этих церквях мне совесть не позволяет. Если же они насилием и беззаконием пытаться у меня отобрать церкви, я буду защищать свои права — даже до того, чтобы передать это на суд Божий».

Итак, ситуация оказывается следующей: православные мещане в Могилеве, смущенные памфлетами Смотрицкого, пытались силой захватить церкви, принадлежавшие к Полоцкой Архиепархии. Кунцевич, не желая допустить насильственного захвата храмов, приказал открывать их только на богослужение — не дежурить же целый день возле храмов вооруженным униатам! Кстати, еще в 1618-м Кунцевичу едва удалось отобрать у могилевских мещан ключи от церквей и передать их священникам. Тенденции у мещан почти не изменились — главным образом из-за протестантских представлений о совместном управлении Церковью и (в особенности) церковным имуществом. Правда, для посягательств на собственность необязательно было восхищаться учением Лютера — достаточно было и простого денежного интереса.

Итак, Иосафат Кунцевич вместо того, чтобы отдать группе мещан церковные помещения, решил все же отстоять свои интересы — или, точнее, интересы Полоцкой Архиепархии, интересы молодой униатской Церкви:

«Я никогда никого к Унии насильно не принуждал, такого никогда не было. Защищать же мои церковные права, (если на меня наступают с насилием), меня заставляет обычная епископская присяга ... Почему же мы не можем, как и другие, использовать законные средства охраны наших прав и свобод, особенно если иначе невозможно»?

Правда, на сейме в Варшаве православный депутат Лаврентий Древинский обвинял Кунцевича в том, что он якобы «приказал выкопать из земли христианские тела и выбросить из могил на съедение псам». Что ж, тогдашние жалобы давали большой простор для фантазии. Не удивляет, что эти басни остались без внимания.

Таким образом, нет никаких обоснованных сведений о насилии и жестокости полоцкого архиепископа. Единственное, что он делал, — это защищал свои законные права, полностью законным и культурным путем. У нас нет никаких известий о том, что Кунцевич добивался своего с помощью вооруженных отрядов, устраивал погромы православных или призвал кого-либо убить. Его виной было только одно — нежелание разделить намерения православных находиться в расколе с Римом. Патриарха, как и всех греков, Кунцевич считал турецким шпионом, а подчинение ему — изменой делу общехристианской борьбы против турок.

Действительно ли греческие иерархи были турецкими шпионами? Трудно сказать наверняка. Но в то период и Патриарх, и его посланники вели себя на русских землях исключительно как нищие, которые приезжали, собирали милостыню и взятки. Кроме того, Полоцк не так давно был освобожден от московского господства, а в подпольных интригах противников унии при желании можно было увидеть и московскую руку. Именно эти факторы и толкнули свое время инициаторов унии на переход под покровительство Папы — и в этом их можно понять.

Конечно, защитники православия считали иначе — и в этом их тоже можно понять. Поэтому в борьбе между Кунцевичем и Смотрицким за влияние на полоцких и витебских прихожан оба архиепископа в чем-то были правы, а в чем-то — не совсем. Возможно, Смотрицкий должен был обойтись без лжи, а Кунцевич — подставить «правую щеку», пойти навстречу диссидентам и позволить разрушить собственную епархию. Но не следует забывать, что до появления листовок Смотрицкого в Полоцкой Архиепархии власть Кунцевича признавали все, и серьезных проблем в своем служении он не имел. Поэтому в сложившейся ситуации ему оставалось только защищать своих овец от учения, которое он считал еретическим, и от людей, которых не без оснований рассматривал как источников раздора — причем, довольно лживых. И снова — у нас нет никаких серьезных свидетельств того, что Иосафат Кунцевич дополнял свои проповеди любыми принудительными мерами. Он не имел при себе вооруженных сторонников или воеводского войска и действовал только словом. Противники же его словами не ограничивались.

«Физическое сопротивление»

В Полоцке униатскому Архиепископу удалось утихомирить непокорных и привести прихожан к повиновению. Оставалось «разобраться» с Витебском. Этот город, как и любые крупные древние города с сильными традициями самостоятельности, был подвержен своевольной демократии (вспомнить хотя бы Новгород или Киев!). Значит, ехать туда было очень опасно. Опять-таки, собственного войска Иосафат при себе не держал и защищаться мог только словом или молитвой. Поэтому, уезжая из Полоцка успокаивать Витебск, он приказал заранее приготовить ему в Полоцке гроб.

Между тем в Витебске православный священник Илья Давидович (один из тех «священников», кого витебские сторонники Смотрицкого избрали из своей среды на протестантский манер), решив, что Архиепископ уже прибыл в город, подошел к архиепископскому дому (обычная небольшая плебания) и начал словесно оскорблять Кунцевича. Поняв, что тот в Витебск еще не приехал, Илья покинул двор резиденции, но на следующий день, в воскресенье, 12 ноября 1623, он снова был там, неподалеку от собора, где Кунцевич служил. Опять же — ни вооруженной охраны, ни тюрьмы в резиденции Архиепископа не было. И сам Иосафат Кунцевич, приехав наконец в Витебск, не ходил с гайдуками к палаткам, которые за городом расставили сторонники Смотрицкого. Он просто начал служить Литургию в соборе. Поп Илья выкриками попытался сорвать службу. Помощник Архиепископа Кантакузин, который был во дворце, долго пытался унять митингующего, но не смог и наконец вынужден был схватить Илью и отвести на дворцовую кухню.

И тут оказалось, что выкрики Ильи были частью заранее продуманного плана: как только Кантакузин схватил неугомонного попа, зазвонил набат на ратуше, и на площади перед собором появилась толпа с палками и камнями. Она требовала отпустить Илью. Архиепископ, отправив Службу, вышел к толпе, приказал освободить горе-провокатора и прошел в свою резиденцию (люди перед ним расступились).

Но вскоре толпа хлынула к архиепископского дому и ворвалась туда после трехчасового «штурма». Дворец не имел укреплений, а «охрана» его состояла из пяти человек прислуги — Архиепископ не держал большой свиты. К разбойникам вышел сам Кунцевич. Он сказал людям: «Дети мои, почему бьете моих слуг? Если ищете меня, то вот я». Произошла заминка: люди не знали, что теперь делать. И тут из толпы вышли двое подвыпивших «героев». Один ударил Архиепископа палкой, второй разрубил топором голову...

Дальше события происходили по закону толпы: от насилия и крови человек пьянеет не менее чем от водки. Тело Кунцевича чуть не разорвали на куски, кто-то прострелил ему (еще живому) голову. Тело положили в бочку и спустили в Двину. Затем «борцы за веру» разграбили архиепископский дворец, не минуя и винных погребов.

Послесловие

Убийство церковного иерарха, да еще среди бела дня, было преступлением не только против человеческой жизни, но и против благочестия, против порядка, против закона и права. И виновным в этом убийстве был не один преступник, а чуть ли не весь город. Поэтому спустить дело на тормозах было невозможно, и судебный процесс должен быть показательным. Разбирать дело поручили тому же либеральному резонеру Льву Сапеге, который провел тщательное следствие и выведал, кто в чем был виноват. 90 человек были обвинены в убийстве. Еще более 70 подозреваемых заранее бежали из города. На суде витебские мещане свидетельствовали о своей любви к Кунцевичу, а расправу над Архиепископом называли «карой за грехи»:

«Мы видели его святым и вдохновенным проповедником в науке частной жизни, который к тому же хранил все обычаи нашего обряда, как это требует церковь и святые отцы. Мы любили его и почитали как своего пастыря, разделяя его милость и отеческую благожелательность к нам.

Все это продолжалось пока по воле Божьей и за грехи наши Смотрицкий не прислал к нам своего монаха Сильвестра с письмом своим и литературой, который и склонял нас к бунту. Мы поверили, что владыка Иосафат является отступником, а Смотрицкий по воле короля — архиепископ Полоцкий...»

Суд длился до самого января. 19 человек, признавших себя виновными в преступлении, казнили. Интересно, что почти все убийцы перед казнью просили «принять их в унию», исповедовались и причащались в униатского священника. Только приговоренный к смертной казни священник Петр Василевич (один из выбранных диссидентами на протестантский манер) отказался принимать Святые Тайны от униата, а еще один смертник повесился в камере. После казни витебская ратуша была разрушена, а сам город лишен магдебургского права (правда, через 10 лет все привилегии витебчанам были возвращены — «новая» барочная ратуша и сегодня украшает город). Но главный организатор и виновник убийства — Мелетий Смотрицкий — никаких наказаний не понес. Зато через несколько лет он и сам перешел в унию.

Уезжая в Витебск, Иосафат скорее всего понимал, что кровь мученика ценится больше, чем слово проповедника, и его будущая гибель станет лучшим свидетельством его правды, чем любые слова. Видимо, он знал, что ждет его в Витебске — потому и проповедовал на своей последней Литургии на слова из Евангелия от св. Иоанна: «наступит время, когда каждый, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу».

Здесь он оказался прав. Беатифицировали Кунцевича через три года. Мучеников обычно беатифицируют быстро, но в случае с Иосафатом Кунцевичем вклад свой сделала и огромная популярность Архиепископа даже среди иноверцев. Когда тело Архиепископа переносили в Полоцк, гроб сопровождали не только униаты с католиками, но и витебские евреи и кальвинисты — они с Архиепископом дружили. И на беатификационном процессе свидетелями выступали даже евреи. А на белорусов гибель Иосафата Кунцевича произвела большое впечатление: с той поры все они считали Иосафата Кунцевича своим духовным пастырем, а единение с Римом утвердилось здесь окончательно — пока российские солдаты не принесли сюда на штыках московское православие...

Постскриптум. Когда в 1631 году новый король Речи Посполитой Владислав легализовал подпольную православную иерархию, два Митрополита — униат Иосиф Рутский и православный Петр Могила — начали публично высказывать жалобы друг на друга о преследованиях униатами православных и православными униатов. Иосиф Рутский поименно перечислил трех униатских иерархов, убитых православными. Петр Могила говорил об «ужасных притеснениях» и «несметных издевательствах», но не привел ни одного конкретного случая, не назвал ни одного православного, убитого униатами. Это может служить красноречивым свидетельством о том, какими методами распространялось единение Восточной Церкви с Римом, и какими методами действовали тогдашние «защитники православия», и с чьей стороны на самом деле оказывалось «дикое насилие». 

Но нельзя забывать и о том, что в любом конфликте всегда в той или иной степени виноваты обе стороны (вспомнить хотя бы то, что унию русские иерархи приняли, не посоветовавшись со своей паствой), и тогдашняя «борьба Руси с Русью» трагически закончилась для обоих ее участников. А если быть точнее — борьба эта продолжается до сих пор, и пользу извлекает из этого противостояния отнюдь не Украина.

Перевод с украинского. 

Источник: журнал «Патриархат» №6, 2010