Все дороги ведут в РимИстория протестантской (пресвитерианской) семьи, открывшей для себя после долгих исканий Католическую Церковь.

“Эта книга рассказывает о том, как Дух Святой использовал Священное Писание, очищая нас от заблуждений, раскрывая нам всю полноту истины. Вероятно, нам не удалось охватить все те заблуждения, во власть которых попадают люди, рассуждая о Церкви Божией. Быть может, по милости Божией мы однажды напишем другую книгу, посвященную всему спектру человеческих заблуждений в этом вопросе.”

Все дороги ведут в Рим

Наш путь к католичеству

Скотт и Кимберли Хан

ПРЕДИСЛОВИЕ

Скотт и Кимберли Хан, истории их жизни и обращения - словно прекрасные, яркие звезды на небосводе надежды в наше время безверия и упадка. Это одна из множества историй, которые так неожиданно появляются в лоне католической церкви в США, словно весенние цветы прорываются сквозь снежный покров.

Все истории обращения различны, они неповторимы словно снежинки или отпечатки пальцев. Но каждая из них драматична. Лишь одна история может быть более драматичной, чем обращение к Церкви Христовой - история обращения человека ко Христу. Но дведрамы - стать христианином и стать католиком - лишь два шага на том же самом пути и в том же самом направлении. История семьи Хан - превосходная иллюстрация этой истины.

Духовный путь - это поиск человеком своего Создателя и поиск Создателем заблудшей и падшей души человеческой. Все истории обращения важны и поучительны, но не все настолько впечатляют и захватывают наше внимание, как эта. Я могу изложить по меньшей мере четыре довода в пользу прочтения этой книги.

Во-первых, авторы мудры и духовно опытны, их доводы и рассуждения всегда точны и разумны. Если бы я попытался вступить с ними в дискуссию, то вынужден был бы занять антикатолическую позицию!

Во-вторых, они всем сердцем, со всей искренностью устремлены к истине, кропотливо и настойчиво ища её во всем. Они просто не способны создавать видимость, выдумывать что-то взамен открытой им Богом реальности.

В-третьих, их книга понятна, проста, исполнена любви, полна остроумия, Божественного вдохновения и радости.

В-четвертых, они - добрые и обаятельные люди, которые с радостью передают другим то сокровище, которое они обрели. Когда вы встречаетесь с ними на страницах этой книги, вы встречаетесь с тем трудно выразимым, но бесспорным качеством надежности, подлинности. На иврите это называется 'эмет' - то, что достойно доверия. Когда вы соприкасаетесь с ними, вы чувствуете, что соприкасаетесь с истиной.

Есть также и религиозные причины для прочтения этой книги.

Первая - это живая, реально ощутимая любовь ко Христу.

Вторая - любовь к Священному Писанию и знание его. Я не знаю других католиков, которые так же хорошо ориентировались в Писании, легко и точно используя его для обоснования своих слов.

Третья причина - умение сочетать традиционную библейскую и католическую ортодоксальность с современным личностным и эмоциональным началом, - сочетание, свойственное самому Христу в Его земной проповеди. Это любовь к истине и к людям, к Слову и к тому, кто слушает Слово. Такая любовь была свойственна всем великим учителям Христианской Церкви.

И, наконец, авторы делают богословский акцент на теме семьи как в земном, человеческом, так и в духовном, Церковном смысле. Этот аспект церковного учения обретает особую ценность и ясность пред лицом тех ересей, которые искажают и отвергают её. В наши дни эти основополагающие принципы человеческой и Божественной жизни отрицаются и разрушаются у нас на глазах. Эта книга написана истинными воинами Божиими, которые мужественно сражаются под предводительством Михаила Архангела и отражают атаки князя мира сего. Божие воинство одержит верх в этой битве, мудрость Церкви Христовой преодолеет ложную мудрость мира сего и очистит землю от скверны. Скотт и Кимберли - словно две первых волны этого очищающего прилива.

Среди американских католиков нет более востребованных и воспринимаемых с большим воодушевлением записей, чем кассеты семьи Хан. Теперь перед нами полная версия их истории. Пусть эта книга найдет своего читателя среди тех людей, которые 'алчут и жаждут' истины, не желая останавливаться до тех пор, пока они не обретут всю её полноту.

Питер Крифт

ВВЕДЕНИЕ

Покойный архиепископ Фултон Шин некогда написал: 'В Соединенных Штатах не больше сотни людей, которые ненавидят католическую церковь; однако, миллионы людей ненавидят то, что ошибочно принимают за католическую церковь'.

Оба мы когда-то думали, что принадлежим к первой группе, пока не обнаружили, что на самом деле принадлежим к последней. Нам удалось увидеть эту разницу и понять свое истинное отношение к предмету спора, и тогда мы перестали принадлежать и к той, и к другой группе. При этом мы уже были на пути к нашему истинному дому. Этому пути посвящена данная книга. Это рассказ о том, как мы увидели и познали уникальность и величие католической Церкви как единой семьи Завета между Богом и людьми.

Эта книга рассказывает о том, как Дух Святой использовал Священное Писание, очищая нас от заблуждений, раскрывая нам всю полноту истины. Вероятно, нам не удалось охватить все те заблуждения, во власть которых попадают люди, рассуждая о Церкви Божией. Быть может, по милости Божией мы однажды напишем другую книгу, посвященную всему спектру человеческих заблуждений в этом вопросе.

Этот рассказ не мог бы быть написан без помощи Терри Барбера из 'Сент-Джозеф-Коммьюникэйшенз', организации, расположенной в городе Вест-Ковина, в штате Калифорния. Терри любезно предоставил нам портативный компьютер и множество кассет наших рассказов для того, чтобы Кимберли смогла расшифровать все это и перевести в удобочитаемую форму. Работу над книгой Кимберли совмещала с ведением хозяйства и уходом за четырьмя детьми, в то время как Скотт в своем уютном кабинете завершал работу над своей докторской диссертацией 'Усыновление Божественного Завета'. Причиной всех возможных смысловых и литературных несуразностей является регулярное отсутствие Скотта на рабочем месте при написании и подготовке к печати этой книги!

Гилберт Кит Честертон как-то сказал: 'Если какое-то дело действительно стоит делать:, пусть оно будет сделано хотя бы несовершенно, чем вовсе не сделано!'. Это объясняет причины, по которым мы решили в это напряженное для нас время поделиться в печати подробностями нашего духовного пути.

Скотт и Кимберли Хан,
Праздник святых апостолов Петра и Павла,
1993г., 29 июня.

ВСТУПЛЕНИЕ

Мы благодарим Господа за то, что он даровал нам возможность обращения к Иисусу Христу и основанной Им католической Церкви; одной лишь несказанной благодатью Его мы смогли найти наш путь домой.

Я, Скотт, благодарю Бога за Кимберли, драгоценный дар Божий в моей жизни. Именно её Господь использовал для того, чтобы открыть мне значение семьи Божественного Завета, и пока я услаждал себя теорией, Кимберли воплотила её в жизнь, будучи проводником еще одного божественного дара: наших детей - Майкла, Габриэля, Анны и Джереми. Благодаря этим дарам Божиим, благодаря Его милости и любви к нам, нам удалось найти ответы на самые важные вопросы христианской церковной жизни, - и ответом стало наше возвращение домой.

Это странствие началось как детективная история, продолжилась как роман ужасов до тех пор, пока не переросла в великую историю любви, - когда Христос снял покрывало со своей Невесты, Церкви.

Я, Кимберли, благодарю Бога за моего возлюбленного мужа, Скотта. Он с полной ответственностью отнесся к призыву Господа питать меня словом Божиим и греть меня благодатью Бога (Послание к Ефесянам 5:29). Он проложил для нашей семьи путь в Церковь, положив всю свою жизнь - образование, мечты, карьеру - за нас, поскольку следовал Христу, не задумываясь над ценой.

Я шла вслед за Скоттом, и мой путь прошел через те же этапы и те же препятствия. Мой путь был подобен смене времен года, и на каждом из его этапов я и представить себе не могла, как далеко отстоит безоблачное лето моей юности от цветущей весны окончательного и истинного воцерковления.

Благодарим Господа за наших родителей,
Джерри и Патрисию Кeрк,
Молли Лу Хан
и светлой памяти Фреда Хана
Благодарим за дар жизни и любви
Благодарим Господа за наших детей
Майкла Скотта
Габриэль Кeрк
Ханну Лорейн
Джереми Томаса Уолкера
Вы сделали нас семей, и вы воистину - дары жизни и любви
Это радость - быть вашими матерью и отцом

 

{mospagebreak}

1. НАШ ПУТЬ К ХРИСТУ

Скотт:

Я был самым младшим из троих детей, родившихся у Молли Лу и Фреда Хана. Крещеный как пресвитерианец, я рос в формально протестантской семье. В жизни семьи и в моей жизни церковь и религия играли незначительную роль, да и ту скорее в силу социальных причин, чем из сколько-нибудь серьезных убеждений.

Вспоминаю свое последнее посещение нашей семейной церкви. Священник читал проповедь, которая была целиком посвящена его сомнениям относительно непорочного зачатия Иисуса и его физического Воскресения. Я встал и вышел прямо посреди проповеди. Я, помню, что подумал о своей нетвердой вере, но, во всяком случае, я не мог принять того, что человек восстает против тех вещей, в которых он призван наставлять других. Я также удивился, почему этот человек не оставит своего места в пресвитерианской церкви и не пойдет туда, где бы ничто не противоречило его убеждениям? Тогда мне и в голову не могло прийти, что я был свидетелем предзнаменования своей собственной судьбы.

Чем бы я ни занимался, я предавался этому страстно, независимо от того, было оно дурным или праведным. Будучи обычным американским тинэйджером, я утратил какой-либо интерес к церкви и интересовался только мирскими делами. И скоро я попал в большую беду: с ярлыком правонарушителя я предстал перед судом для несовершеннолетних. Приговоренный к годичному заключению по целому ряду обвинений, я с трудом избежал исполнения этого приговора, получив лишь шесть месяцев условно. В отличие от моего лучшего друга Дэйва, я испугался того, куда пошло развитие моей жизни. Я хотел каких-то перемен. Моя жизнь быстро катилась под гору, и я ничего не мог с этим поделать.

Я заметил, что Дэйв был безразличен к вере. Я знал, что он католик, но когда он похвастался тем, что лгал священнику на исповеди, я подумал, что с меня хватит. Хвалиться своим лицемерием! Все, что я мог сказать, было: 'Дэйв, я рад, что мне никогда не придется признаваться священнику в своих грехах'. О, как я был недальновиден!

В первый год моего обучения в средней школе Господь привел в мою жизнь студента по имени Джек. Он возглавлял межконфессиональную молодежную христианскую группу, которая называлась 'Юная Жизнь', целью которой была проповедь Евангелия далеким от церкви, погруженным в обычную мирскую жизнь подросткам, таким как я и мои приятели. Джек стал моим хорошим другом, и общение с ним значило для меня очень много. Он участвовал в наших юношеских развлечениях и проводил с нами время после школы, а затем подвозил нас домой в своем микроавтобусе.

Познакомившись со мной, он пригласил меня на собрание 'Юной Жизни'. Я вежливо сказал: 'Спасибо, не стоит'. Я не собирался посещать какие бы то ни было религиозные собрания, даже если они не были церковными.

Тут Джек упомянул, что там будет девушка по имени Кэти. Он, должно быть, знал, что в то время она была предметом моих усиленных ухаживаний. И я ответил: 'Я подумаю'. Затем он стал рассказывать, что на их встрече будет играть один замечательный гитарист из Питтсбурга, парень по имени Уолт. После выступления он останется, чтобы поимпровизировать с теми из местных гитаристов, кому это будет интересно. Как Джеку хорошо было известно, в этом году гитара практически стала для меня религией, вытеснив все прочие увлечения. Теперь я мог, не краснея, объяснить моим друзьям, почему я стал появляться на собраниях 'Юной жизни'.

В назначенный день я отправился на собрание. Я пообщался с Кэти, потом я поучаствовал в джем-сешн с Уолтом, который играл на гитаре просто потрясающе. Он даже показал мне несколько интересных приемов. Я был там и на следующей неделе - и на следующей, и на следующей.

Каждую неделю Джек произносил небольшую проповедь, которую он посвящал одному из евангельских эпизодов жизни Иисуса. Затем он обращался к нам с основным призывом Евангелия: мы - грешники, которые нуждаются в спасении, и Христос умер на Кресте за наши грехи. Мы должны принять Его как нашего личного Господа и Спасителя, чтобы нам самим обрести спасение, - и это не происходит само по себе. Я слушал, но это не производило на меня большого впечатления.

Примерно через месяц Джек предложил мне поехать вместе с остальными для участия в молодежном христианском лагере. Я ответил: 'Спасибо, но у меня есть на это время другие планы!'. Тогда он сказал мне, что Кэти будет там - все выходные. Это был удачный ход. Все остальные дела тут же отошли на второй план.

Проповедник, проводивший в этом лагере все собрания, представил нам Евангелие простым, но бескомпромиссным образом. В первый же вечер он произнес: 'Взгляните на Крест. Если вы по-прежнему относитесь к своим грехам легкомысленно, то вы должны долго и неотрывно взирать на Крест Иисуса.' Он был первым, кто наконец убедил меня, что именно мои грехи пригвоздили Иисуса ко Кресту.

На следующий вечер он обратился к нам со словами: 'Если вы относитесь к любви Бога легкомысленно, то опять взгляните на Крест, потому что любовь Божия отдала Христа на распятие за вас'. Прежде любовь Бога представлялась мне чем-то сентиментальным. Но Крест был самой несентиментальной вещью на свете.

Затем проповедник призвал нас отдать свое сердце Христу. Многие из моих товарищей откликнулись на этот призыв, но я удерживал себя. Я чувствовал, что не хочу отдаваться во власть эмоционального порыва. Я выжидал. Если все это истинно сегодня, то оно будет столь же истинно через месяц. И я отправился домой, отложив решение отдать свою жизнь Христу на будущее.

В этом молодежном лагере я приобрел две книги. Однажды вечером, месяц спустя, я взялся за чтение этих книг. Книгу Пола Литтла 'Пойми, почему ты веруешь' я прочитал целиком, а книгу Ч. С. Льюиса 'Просто христианство' - частично. Тут я нашел ответы на многие вопросы, давно интересовавшие меня, - эволюция, существование Бога, реальность чудес, воскресение Иисуса, достоверность Писаний. Около двух часов ночи я выключил свет и, став на колени, начал молиться: 'Господь Иисус, я - грешник. Я верую, что ты умер ради моего спасения. Я хочу прямо сейчас отдать Тебе свою жизнь навеки. Аминь'.

Затем я уснул. Я не слышал ни ангельских хоров, ни трубного гласа, я не ощутил даже особого наплыва эмоций. Все произошло как-то незаметно, - но на следующее утро, когда я увидел эти две книги, я вспомнил о моем решении и произнесенной молитве. Я знал, что что-то изменилось во мне.

Мои друзья также заметили какую-то перемену. Дэйв, мой лучший друг и общепризнанный лидер нашей школьной компании, понял, что я не хочу больше оттягиваться вместе со всеми, как обычно. Он отвел меня в сторону и сказал: 'Скотт, не обижайся, но ты как-то не вписываешься в нашу тусовку. Все ребята уверены, что ты наркоман'.

Я ответил: 'Дэйв, не сходи с ума, ты же знаешь, что я не наркоман'.

'Мы не знаем, что с тобой произошло, но ты изменился, и с нами тебе больше нечего делать. Счастливо оставаться!'. И мы расстались.

Я был в шоке. Примерно через месяц после моего обращения ко Христу я оказался совсем один. У меня не было ни одного друга в школе. Я чувствовал себя преданным. Я обратился к Богу и сказал: 'Господи, я отдал тебе свою жизнь, а ты лишил меня всех моих друзей. Разве это честно?'

В то время я не мог понять, что Бог призывал меня пожертвовать тем, что преграждало мой путь к Нему. Внешние обстоятельства моей жизни менялись медленно и тяжело, но по прошествии двух лет я уже имел несколько подлинных и надежных друзей.

Учась на втором курсе, я ощущал на себе преображающую силу благодати Божией, приведшей к моему обращению. На следующий год действие Святого Духа было еще более мощным, и я ощущал, как он меняет мою жизнь. Благодаря этому во мне появилась постоянная потребность читать Священное Писание. Я с головой погрузился в Слово Божие - безупречный и безошибочный путеводитель нашей христианской жизни, - а также в изучение богословия.

Последние два года средней школы меня занимали только две вещи - игра на гитаре и Священное Писание. Джек и его друг Арт были моими библейскими наставниками. В мой последний школьный год Арт даже приглашал меня на свои семинарские занятия, которые вел доктор Джон Герстнер.

В изучении христианской истории меня особенно взволновали две личности - великие протестантские реформаторы Мартин Лютер и Джон Кальвин, которым и Джек, и Арт всегда уделяли много внимания. На меня произвело особое впечатление то, как Мартин Лютер, - как я это понял тогда, - заново открыл миру Евангелие, полностью порвав с католической церковью. И я начал жадно поглощать его труды.

Результатом этого стали очень сильные антикатолические настроения. И они были для меня настолько важны, что на курсе английского языка, который я изучал в мой последний школьный год под руководством мисс Дэнглер, я выбрал темой курсовой работы учение Лютера. Я чувствовал в себе особую миссию - наставлять заблудших католиков, помогая им освободиться от небиблейских представлений о том, что наша праведность есть плод наших собственных усилий и заслуг. Лютер убедил меня в том, что католики 'зарабатывают' себе спасение, опираясь на собственные усилия и на собственную праведность, тогда как Библия говорит о том, что мы спасаемся одною лишь верой - sola fide.

В одной из проповедей Лютер сказал, что он мог совершить прелюбодеяние сто раз в день, но вера его была бы неколебимым оправданием перед Богом. Конечно же, это было сказано лишь для подчеркивания основной мысли проповеди, но это само по себе произвело на меня большое впечатление. И я рассказывал об этом многим моим католическим друзьям.

Будем честны до конца. Отвержение католического законничества имеет свои веские аргументы. Если Святые Дары католиков - не то же, что сам Господь, если облатка - не есть само тело Христово (а я был уверен тогда, что католические представления о пресуществлении Святых Даров ошибочны), то поклонение им, которое есть сущность католической евхаристии, - действительно идолослужение, нарушение заповеди Божией. Я был полностью уверен в этом и использовал каждую возможность, чтобы поделиться своими мыслями с другими. Мои горячие антикатолические убеждения были продолжением моей христианской ревности, и я искренне стремился помочь католикам стать истинными христианами. Я помнил, как еще до моего обращения я удивлялся тому, как мои друзья-католики могли дать мне сто очков вперед в выпивке и ругани, и теперь я знал, насколько эти несчастные нуждаются в моей помощи.

В то время моей девушкой была одна католичка. Я дал ей почитать книгу, считающуюся библией антикатолицизма, - которая, как я теперь убежден, полна предрассудков, искажений и прямой клеветы на Церковь. Это 'Римский Католицизм' Лорен Бeттнер. Моя подруга прочитала книгу и послала мне записку с благодарностью, где сообщала, что никогда больше не пойдет на мессу. Позже я раздавал эту книгу многим моим друзьям. Я благодарил Бога за то, что Он поставил меня на это служение, - я был искренен и слеп.

Бабушка Хан была единственной католичкой в обеих половинках моей семьи. Она была человеком тихой, смиренной и святой души. Поскольку я был единственным, кто в нашей семье 'увлекался религией', мой отец после смерти бабушки передал мне ее религиозные дневниковые записи. Я смотрел на них с отвращением, граничившим с ужасом. Я своими руками разорвал ее четки, произнося: 'Боже, освободи ее от сковавших цепей католицизма'. Я порвал ее молитвенные книги и выбросил их, молясь о том, чтобы бремя этих абсурдных суеверий не владело более ее душой. Я был наставлен в том, что все это - излишний и ненужный багаж, накопленный, выдуманный человечеством, чтобы усложнить и запутать спасающую простоту Евангелия. (Теперь я стыжусь всего этого, но рассказываю об этом для того, чтобы показать, как глубоки и искренни могут быть антикатолические предубеждения христиан-протестантов.) Мой антикатолицизм не был бессознательным, - это был плод продуманных и сформировавшихся убеждений.

Один случай еще больше усилил эти взгляды. В самом конце моего последнего года обучения в средней школе я, направляясь как-то раз на репетицию, проходил мимо дома моего бывшего лучшего друга - Дэйва. Я заметил свет в его окне и подумал, что должен повидаться с ним хотя бы раз, прежде чем окончу школу и уеду учиться в колледж. В течение последних двух лет я его почти не видел.

Я позвонил и услышал голос его матери, которая пригласила меня войти. Я думаю, что она, вероятно, знала о моих религиозных интересах, - настолько приветливо зазвучал ее голос. Когда я вошел, я увидел Дэйва, спускающегося по лестнице и надевающего пальто. Увидев меня, он остановился как вкопанный: 'Скотт!?'

- Дэйв?
- Поднимайся ко мне.

Сначала мы оба чувствовали себя неловко. Но потом начали говорить о том, о сем; время текло, а мы все говорили и говорили: Мы хохотали и общались совсем как прежде. Визит, который должен был занять не более пятнадцати минут, длился более двух часов, а я не замечал времени. Я совершенно забыл о своей репетиции. С сожалением осознав это, я тут же сказал: 'Погоди. Ты вроде одевал пальто. Я, наверно, отвлек тебя, - у тебя были какие-то планы'.

Внезапно выражение его лица изменилось.
- Почему ты вдруг зашел сегодня?
- Просто чтобы попрощаться и пожелать успехов.
- Но почему именно сегодня?
- Да я и сам не знаю. Слушай-ка, ты наверно пропустил из-за меня что-то важное?

Юноша атлетического телосложения, обычно весельчак и балагур, Дэйв впервые предстал передо мной сломленным человеком с дрожащим голосом. 'Когда ты пришел, я собирался идти:' Он полез в карман и достал оттуда восемь футов веревки с петлей на конце. 'Я решил покончить с собой. Сегодня днем я уже влез на дерево в старом яблоневом саду, и когда все уже было готово, я увидел, как две маленькие девочки проходят мимо. И я подумал - моя жизнь кончена, но к чему мне калечить их жизни? Так что я решил сделать все это вечером, когда стемнеет. И вот я как раз направлялся туда.'

Он начал плакать и попросил меня молиться за него. Мы обнялись, и я за него помолился. Направляясь к выходу, я заметил распятие, висевшее на стене у выхода. И я подумал: 'Как жаль, что он никогда не слышал Евангелия'. Выходя из его дома, я посмотрел на звезды и обратился к Богу: 'Господи, я не знал о том, что он собирается сделать, но Ты знал об этом. Если Ты используешь таких как я, чтобы помочь ребятам подобным Дэйву: - то я перед Тобою. Позволь мне еще более служить Тебе - особенно для помощи католикам'.

Кимберли:

Накануне рождества 1957 года мой отец получил радостное известие о рождении своего первого ребенка: Кимберли Лорен. Он был в восторге, как и моя мама, столь порадовавшая его сердце.

С того самого момента, как мои родители, Джерри и Патришия Клрк, узнали о зачатии, они окружили меня своими молитвами. Они вскормили меня Словом Божием вместе с моими младенческими кашками, пюре и кукурузными хлопьями. Они крестили меня ребенком и с самого начала жизни наставляли меня в вере. Будучи всегда добрым примером, они сами неустанно возрастали в изучении Писания и в вере. И самым твердым основанием для моей веры была любовь друг к другу и Господу. Могло ли быть более ценное наследство! Вместе с псалмопевцами: 'Милости Твои, Господи, будут петь вечно, в род и род возвещать истину Твою устами моими' (Псалом 88:2).

Любя моих родителей, я любила и Бога, которого любили они. Веря моим родителям, я верила и в Бога, в которого веровали они, - что Он сотворил все то, во что они веровали. Я верила в то, что все в Библии - истина, потому что они считали это истиной. Но для каждого человека настает однажды момент, когда он должен решить для себя - желает ли он признать Иисуса главой и Владыкой своей собственной жизни.

Однажды, когда я училась в седьмом классе, у меня появилась возможность обрести собственную веру. Я выросла в христианской семье и была типичным 'послушным' ребенком, который не совершает больших 'внешних' грехов, а грешит больше лишь в мыслях и в отношении к людям. Это были скорее грехи от невнимательности, чем от греховных намерений. Но в тот день я очень глубоко осознала, как много я делаю недостойного в очах Божьих, и мое сердце пылало, когда я слушала проповедь доктора Ллойда Огилви.

Я слушала в тот день Евангелие так, что оно проникло в глубину сердца: Бог любит меня, и хочет, чтобы я жила с Ним и для Него, но мои грехи отделяют меня от Него, и я нуждаюсь в Божием прощении, чтобы соединить свою жизнь с Господом. Ради этого пришел Иисус. Я должна признать свою потребность в прощении. Я должна просить о том, чтобы мои грехи были прощены. Я должна произнести: 'Иисус, стань моим Спасителем'. Я должна сказать ему: 'Я хочу, чтобы Ты стал Владыкой жизни моей. Иисус, стань моим Господом'. Я уже не держалась за руки моих родителей и нуждалась в том, чтобы меня крепко взял за руки мой небесный Отец.

Едва проповедник закончил свой призыв к покаянию, как я уже сбегала по ступенькам и направлялась по проходу в центр, к кафедре со словами: 'Да, Иисус. Я нуждаюсь в Тебе. Я хочу, чтобы Ты стал Господом и Владыкой моей жизни'

Псалом 50:3 говорит: 'Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих, и сгладь беззакония мои'. Это было моей молитвой.

Этот опыт погрузил меня в совершенно новые отношения с Господом. Никогда прежде я так не нуждалась в учении и наставлении в вере. У меня появилось желание поститься - не по чьему-то убеждению, но из-за моей потребности в Боге. Я алкала Слова Божия, мне хотелось его читать, изучать, запоминать. Я с нетерпением ожидала конфирмации, которая должна была произойти в том году, не только, чтобы войти в число взрослых членов моей церкви, но и чтобы участвовать в хлебопреломлении. Участие в трапезе Господней мне казалось подобным домашнему ужину, когда после всех тревог и волнений дня ты окружен материнской любовью и заботой. Все члены семьи делились в эти моменты своей радостью друг с другом. Это был праздник любви, красоты и благодати. В то время мне и в голову не могло прийти, что это было скорее подготовкой моего сердца к принятию евхаристии, чем к пресвитерианскому хлебопреломлению.

Я искала все возможности жить жизнью веры: непрестанно свидетельствовать о Господе, всегда класть Библию поверх всех моих книг, чтобы любой мог взять ее почитать. Я стремилась к тому, чтобы сами собой возникали беседы о вере (что и происходило на самом деле). Я активно участвовала в создании молитвенных групп, которые собирались в школе перед занятиями.

Порой я была навязчива. Новообращенные часто бывают такими, но порой они приносят гораздо больше плодов, чем те, кто благоразумен и уравновешен в своей вере. Я возрастала в любви: открывая себя любви Божией и любя Бога, ища новых путей, свершений дел веры и в отношениях с моими братьями и сестрами во Христе. Все мои годы в средней школе были наполнены христианской деятельностью: я вела библейскую группу, проповедовала неверующим, пела в христианской молодежной группе, которая называлась 'Юность', участвуя в богослужениях, в местных церквах, в летних христианских походах и лагерях. Все это укрепляло меня в моей христианской жизни и служении.

В школе случались трудные, но вдохновляющие битвы, когда я беседовала о вере с моими одноклассниками и учителями, отвечая на их критику и резкие замечания. Приходя домой, я обретала поддержку своих родителей, которые укрепляли меня своим христианским наставлением и примером. Я была в полной мере отражением своего имени - 'Кимберли', которое по-кельтски означит 'девушка-воин'. И, по правде говоря, я охотно принимала любой вызов и вдохновенно бросалась в битву. Интересно, думала я, неужели эти словесные битвы продолжатся и в христианском колледже?

{mospagebreak}

2. ОТ СЛУЖЕНИЯ ДО ЖЕНИТЬБЫ

Скотт:

Все лето перед поступлением в колледж я находился в пути: США, Шотландия, Англия, Голландия, я посетил все эти страны в качестве гитариста христианской рок-группы, которая называлась 'Континенталс'. И к завершению этого 'музыкального сезона' я почувствовал, что вполне насытился и гитарой, и музыкой, и хочу, наконец, сосредоточиться на Библии и богословии.

Четыре года в Гроув Сити Колледж пролетели словно вихрь. Моими главными предметами были богословие, философия и экономика, - последнюю я добавил для спокойствия отца, который, оплачивая счета за мое обучение, хотел, чтобы я изучал что-то практическое. Кроме того, я активно участвовал в работе местного отделения 'Юной Жизни'. Этим я выражал свою благодарность Богу за то, что именно через 'Юную Жизнь' Он открыл мне свет Евангелия. Все четыре года учебы я участвовал в евангельском служении 'Юной Жизни', донося до учащихся учение Евангелия в том виде, в каком я сам его принял.

Дух служения, наполнявший меня в работе с неверующими во Христа, можно почувствовать, в частности, на следующем примере.

Один приятель как-то рассказал мне об известном христианском богослове, которого звали доктор Фрэнсис Шэффер, - он обучался у него в Европе. Доктор Шэффер однажды решил на выходные слетать вместе со своими студентами в Париж. Гуляя по одной из улиц ночного города, они увидели стоявшую на перекрестке проститутку. К ужасу студентов, их наставник направился прямо к ней.

- Какова твоя цена? - спросил он.
- Пятьдесят долларов.
Он оглядел ее с ног до головы и сказал:
- Ну, это слишком мало.
- Ну, что ж, для американцев - сто пятьдесят долларов.
Он отступил назад и возразил:
- И это все еще слишком дешево.
Она быстро ответила:
- Уф-ф, ну хорошо - воскресный тариф для американцев - пятьсот долларов.
- Все-таки это явно мало, - настаивал он.
Теперь, уже начав нервничать, она с некоторым раздражением спросила:
- Ну, и сколько же я, по-вашему, стою?
- Я не смогу заплатить вам столько, сколько вы на самом деле стоите, но позвольте мне рассказать вам о Том, кто уже сделал это.

И студенты увидели, как их наставник опустился на колени вместе с женщиной на том самом перекрестке, где они стояли, и она в молитве отдала свою жизнь Христу.

Таков был дух веры и служения в 'Юной Жизни', и я не переставал удивляться тому, насколько обычные приходские церкви были равнодушны к делу обращения неверующих и заблудших душ.

Католическая Церковь мне казалась вовсе лишенной сострадания к неверующим и ревности о Боге, погрязшей к тому же в заблуждениях и предрассудках. Проводя занятия по изучению Библии для студентов колледжа, я особенно стремился привлечь к ним ребят, выросших в католичестве, то есть изначально сбившихся с истинного пути. Я был в ужасе от их невежества, - они совершенно не знали не только Библии, но даже учения своей собственной Церкви. Они проявляли полное неведение, когда речь шла даже о самых первых шагах на христианском пути. Должно быть, их католические наставники относились к ним как к морским свинкам. Было совершенно бессмысленно, беседуя с ними, опровергать суеверия и заблуждения католицизма, - их невежество относительно любых христианских доктрин не оставляло никакого места для диспута.

В общежитии среди моих друзей начались разговоры о 'новом крещении'. Все мы возрастали в своей вере и все больше сплачивались как христианская группа. Наш проповедник, великолепный оратор, умеющий увлекать слушателей, говорил о том, что те из нас, кто был крещен в младенчестве, никогда не получали истинного крещения. Казалось, что мои друзья принимали на веру каждое его слово. На следующий день после этой проповеди они с жаром обсуждали то, на какой день будет назначено повторное, 'истинное' крещение.

'Вам не кажется, что по поводу крещения мы должны сами исследовать Библию, дабы убедиться в том, что он прав?' - обратился я к ним, послушав эти разговоры.

Но они меня не слышали. 'Ты не согласен с тем, что он говорит, Скотт? Ты сам-то помнишь свое крещение? Какой смысл крестить ребенка, который еще ни во что не верует и не может веровать?'

На самом деле я сомневался. Тем не менее, я был убежден в том, что слепое следование авторитетам - это ошибочный путь, а вера не должна быть основана на эмоциях, особенно коллективных.

И я сказал им: 'Не знаю, как вы, а я буду еще изучать Библию, чтобы не допустить ошибок, приняв повторное крещение'.

На следующей неделе все они 'заново крестились'. Тем временем я отправился к одному из профессоров нашего библейского курса и рассказал ему обо всем происшедшем. Выслушав, он не высказал свое мнение прямо, а посоветовал мне продолжать внимательное изучение этого вопроса: 'Скотт, почему бы тебе не взять проблему крещения младенцев в качестве темы для реферата на моем курсе?'

Я был в замешательстве.

Так как я не был в восторге от этой идеи, мне это было не интересно. Но Господь, видимо, хотел подтолкнуть меня в этом направлении, и поэтому в течение нескольких месяцев я собирал и изучал все доступные материалы по теме крещения.

На этом этапе моей христианской жизни я уже прочитал Библию целиком три или четыре раза. Все мое исследование Библии говорило о том, что ключом к пониманию Писания является идея завета, обетования. На каждой странице Писания говорится о том завете, который заключал Бог с людьми, с народом Божиим на различных этапах истории!

Изучая этот вопрос, я пришел к единому убеждению. Две тысячи лет - от Авраама до Рождества - Бог непрестанно говорил своему народу о том, что Он хочет, чтобы всякое родившееся дитя было в завете с Ним. И это осуществлялось очень просто: дитя получало знак завета.

В ветхозаветные времена знаком завета Божия было обрезание, но Христос изменил этот обычай, сделав крещение знаком Нового Завета между богом и людьми. Но нигде в Писании я не находил свидетельства о том, чтобы Христос возражал против вхождения младенцев в завет с Богом.

Наоборот, я находил Его слова: 'Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне, ибо таковых есть Царство Небесное'. (Матфей, 19:14)

И апостолы подражали Ему в этом. Например, когда в праздник Пятидесятницы Петр закончил свою первую проповедь, он призвал слушателей принять Христа, войдя в Новый Завет с Богом: ':покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов, - и получите дар Святого Духа. Ибо вам принадлежит обетование и детям вашим:' (Деяния 2:38-39)

Иными словами, Бог по-прежнему желает, чтобы и дети тоже были в завете с ним. А поскольку крещение - это знак Нового Завета, почему же не следует крестить детей верующих? И я пришел к заключению, что Церковь с полным основанием с самого начала допускала крещение младенцев. О тех выводах, к которым я пришел в моем исследовании Писания, я начал рассказывать своим друзьям. Но они не стали меня слушать, не говоря уже о том, чтобы обсуждать эту тему. Я почувствовал, что они ощущают некоторую неловкость оттого, что я пытаюсь изучать этот вопрос так серьезно.

В тот день я понял две вещи. Первое - то, что многие так называемые библейские христиане основывают свою веру на эмоциях, вместо того, чтобы искать истину в молитве и в исследовании Писания. Второе - то, что завет - это ключ к пониманию всей Библии.

И тогда я принял решение, что идея завета станет центром и главной темой всех моих будущих рефератов, курсовых работ и служения в целом. И я начал претворять это намерение в жизнь. Четыре года изучения этой темы привели меня к пониманию того, что завет - это стержневая тема всей Библии. Писание начало раскрывать мне свой глубинный смысл.

В последний год моей учебы в колледже у меня появилась еще одна цель, помимо поступления в аспирантуру семинарии по изучению Библии и богословия. Я хотел стать мужем самой прекрасной и духовной девушки нашего студенческого городка - мисс Кимберли Керк.

В свое время я привлек ее в 'Юную Жизнь' как руководителя библейской группы. Около двух лет мы работали вместе, бок о бок, на ниве евангелизации. И затем я сделал ей предложение. К моему восторгу, она согласилась.

Закончив колледж с отличными оценками по богословию и философии, я переехал в Цинциннати, где мы провели все лето в подготовке к свадьбе. Рядом с Кимберли Хан я мог бесстрашно смотреть в будущее.

Кимберли:

В 1975 году я поступила в Гроув Сити Колледж, на курс искусства общения. Я выбрала христианский колледж, чтобы не сойти с пути моего активного служения Богу, который так воодушевлял меня во время моей учебы в средней школе. В колледже я надеялась возрастать духовно, преодолевая новые, более трудные препятствия, подобно тому, как металл затачивается металлом, христиане служат к укреплению друг друга. Но, начав учиться в колледже, я почувствовала, что теряю свой порыв и увязаю в некоем болоте, ведь большинство студентов тут либо были христианами, либо считали себя таковыми, и в этой среде многое как бы считалось само собой разумеющимся, очевидным и не подлежащим дискуссии. Я чувствовала, что не продвигаюсь вперед ко Христу, а это означало, что я отступаю назад, потому что человек не может стоять на месте.

Летом после второго курса я четко ощущала свое духовное 'снижение', произошедшее за время учебы в колледже. Я с удовольствием участвовала в играх, была членом женской студенческой организации и различных клубов, но духовного роста не было. Иисус хочет не просто присутствовать в нашей жизни, но быть ее центром, ее основой. И я понимала это, но действовала так, словно приглашала Его в свою жизнь лишь на моих условиях - так, как это было удобно и комфортно для меня. Но ведь в действительности - Он, именно Он приглашает нас войти в Его жизнь. И я искала такое служение, которое само поставило бы меня на колени, нечто такое, что было бы слишком велико для моих собственных, личностных усилий. Когда после лета я вновь приступила к учебе, я была исполнена решимости принести добрые плоды Господу.

В начале семестра я входила в совет по профориентации, и Скотт также принимал там участие. Но подойти к нему я осмелилась лишь тогда, когда мы оказались на танцевальном вечере. Я обратила на него внимание и тут же подумала: 'Нет, к такому симпатичному парню я не решусь подойти'. Потом засомневалась. Ну, а затем собралась с духом и заговорила с ним.

В самом начале разговора он спросил меня: 'Ты веришь в то, что Бог есть?'

О Боже, подумала я, этим летом парень утратил веру и полон сомнений. Даруй же мне те слова, которые я должна ему сказать. В течение десяти минут я объясняла ему, сбивчиво и старательно, что Бог действительно существует. И наконец я спросила его: 'Так ты теперь согласен с тем, что Бог есть?'.
И он ответил: 'Да, разумеется'.
Я была изумлена: 'Зачем же ты экзаменовал меня целых десять минут?'
'Я хотел понять, что у тебя на душе', - был его ответ. - 'Не хочешь прогуляться со мной?'
И мы долго гуляли и беседовали.

Я рассказала ему о своем предчувствии, что следующие два года в колледже будут для меня иными, чем предыдущие два. Я предчувствовала некое новое служение, которое должно привести к моему духовному возрастанию.

'У меня есть служение для тебя!' - объявил Скотт. 'Ты когда-нибудь слышала о 'Юной Жизни'?'

Я знала о 'Юной Жизни', потому что мой отец пришел к вере во Христа через их отделение в Колорадо. И именно мой отец, участвуя в семинаре в Питтсбурге, послужил к созданию в этом районе отделения 'Юной Жизни'. Но я не знала тогда, что проповедь Питтсбургского отделения 'Юной Жизни' некогда привела Скотта ко Христу. Поступив в колледж, он затем активно участвовал в студенческом клубе 'Юной Жизни' и стремился привлечь сильных в вере христиан для руководства библейскими группами. Скотт так рассказывал мне об их деятельности:

'Мы отправляемся в средние школы и общаемся с учащимися там ребятами. Мы участвуем в их развлечениях, подвозим их домой и постепенно становимся их друзьями. И когда они начинают относиться к нам с доверием и принимать наши слова серьезно, мы беседуем с ними о Христе. Мы берем ответственность на себя за тех из них, кто принимает решение отдать свою жизнь Христу. Мы стремимся передать им всю серьезность и глубину того, что означает жить для Христа. Мне нужны девушки, которые были бы способны работать со школьницами. Ты возьмешься за это?'

Я поняла, что именно это способно изменить всю мою жизнь, заставив меня полностью предаться Богу. И, несмотря на свой страх, я ответила: 'Хорошо, я согласна, ведь я сама мечтала об этом'.

Последующие два года я вместе с другими студентами отдавала этому служению все свое свободное время. Сначала мне было страшно приходить в школу и первой начинать общение. Но мы знакомились с ребятами, проникались их делами, становились их друзьями ради служения Господу, и Бог был с нами, вдохновляя и укрепляя нас. Наше служение приносило обильный плод.

Скотт учил нас наиболее действенным способам проповеди Евангелия и работы с новообращенными. Он был и гитаристом, ответственным за музыкальное сопровождение, и лектором на еженедельных собраниях нашего клуба. Его библейские беседы для школьников были столь великолепны, что все руководители групп стекались послушать их. Он вынужден был просить многих из них не приходить на его беседы, поскольку комната уже была забита школьниками, и в ней просто не оставалось места.

С тех пор, как Скотт привлек меня к участию в 'Юной Жизни', мы проводили вместе довольно много времени. Порой наша беседа начиналась за обедом и заканчивалась уже после ужина. Когда однажды мы провели почти три недели в интенсивном общении, Скотт сказал мне: 'Кимберли, мне очень приятно быть с тобой рядом и общаться так, как мы это делаем. Но если мы будем продолжать такое частое общение, я просто утону в любви к тебе, а в этом году у меня совершенно нет времени на любовь. Давай вернемся к ней в следующем году. А до тех пор мы лучше прекратим наши встречи'.

Я была обескуражена. Это был необычный способ расставания и я, конечно же, была глубоко огорчена. Скотт, несомненно, был лучшим христианином среди всех, с кем я когда-либо встречалась, и когда он сказал, что нет никаких иных тайных причин для расставания, я поверила ему на слово. Мы прекратили наши свидания, но продолжали совместное служение.

'Юная жизнь' была реальным путем к исполнению моего заветного желания быть проповедником, служителем церкви. Я мечтала об этом со второго класса школы. Жизнь моего отца была непрерывным подтверждением того, что пастор - это самая лучшая, самая вдохновенная работа, какая только дарована людям. Каждый день я приходила домой, полная волнения и восторга от осознания того, как люди, слушая Евангелие, приходят к вере Христовой. Отец беседовал с супругами, у которых были проблемы в браке, и радовался, когда супружеская жизнь восстанавливалась. Он проповедовал и объяснял Слово Божие. Он утешал тех, кто страдал от болезней или скорбел о смерти близких. Ничто в мире не казалось мне более прекрасным и желаемым, чем следовать за ним в призвании пастыря. Мне казалось, что я обладаю теми же дарами и талантами, что и он, что во мне живет то же стремление проповедовать и помогать другим в их христианском пути.

Но затем некоторые друзья, в том числе и Скотт, начали подвергать сомнению мое убеждение в том, что Бог призывает меня быть проповедником и служителем церкви. Они обращались к Писанию, и я соглашалась с ними в том, что если моя мечта противоречит Писанию, тогда Бог, несомненно, имеет иные планы относительно меня.

Мне было очень трудно критически отнестись к моей давнишней мечте. Еще мучительнее было изменить ей. Но мне пришлось это сделать, поскольку я убедилась в том, что Писание против рукоположения женщин в пасторы и священники. Когда я поняла это, мое желание рукоположения начало уменьшаться. И я стала искать иного пути, каким Господь мог бы использовать мои способности и желание служить Ему.

Помимо нашего совместного служения 'Юной Жизни', мы со Скоттом много и горячо спорили о самых разных богословских вопросах. Однажды на Рождество, когда я была дома, я рассказала маме о наших дискуссиях со Скоттом, и она вдруг заметила мне:
- Кимберли, теперь стоило бы выйти замуж за этого парня. Я уверена, что ты так и сделаешь.
- Выйти замуж за него! Я с трудом выдерживаю наши богословские баталии!
- Я думаю, ты все-таки выйдешь за него замуж.

Она никогда не говорила ничего подобного ни об одном другом молодом человеке, с которым я когда-либо встречалась. И я запомнила ее слова.

Хотя мы больше не назначали свиданий, мы уже создали прекрасную основу для наших будущих отношений. Я и не знала о тех словах, которые Скотт сказал друзьям летом перед нашим последним годом учебы: что перед окончанием учебы он собирается жениться на Кимберли Керк. Но к концу того лета и меня не оставляло чувство, что Скотт - мой избранник.

31 сентября, во время уик-енд-семинара руководителей групп 'Юной Жизни', мы вновь назначили друг другу свидание. Наше совместное служение помогло нам понять, насколько благоприятной для христианского служения является супружеская жизнь, она подобна тому, как два вола идут в одной упряжке. Я восторгалась устремленностью Скотта к истине и к Слову Божию. Он был великолепным оратором и собеседником. Бог, действуя через него, менял человеческие жизни. И Скотт ценил и меня, и то, как Бог использовал меня в служении.

Мы вновь вели долгие беседы, стремясь делиться друг с другом тем, что открывалось нам в размышлении и изучении Писания. То, о чем мы мечтали, к чему стремились, - все взаимно дополняло друг друга. Он хотел быть служителем церкви и наставником, я же мечтала быть женой пастора. Он хотел быть писателем, а мне нравилось печатать и править. Мы оба любили говорить, и, несмотря на наши богословские споры, мы были потрясающе едины в наших убеждениях. Это единство вместе делало нас гораздо сильнее, нежели в то время, когда мы были каждый сам по себе.

К 23 января мы были помолвлены, и наша свадьба была назначена на август этого года. (Мы недавно обнаружили, что наша помолвка произошла в день празднования Отцами-стигматиками обручения Марии и Иосифа!) Вскоре после нашего окончания колледжа мне вдруг пришло в голову, что я даже не имею понятия о том, хочет ли Скотт иметь большую семью. Я всегда надеялась, что у меня будет хотя бы четверо или пятеро детей. И однажды я как бы невзначай спросила его:
- Ты хочешь, чтобы у нас были дети?
- Пожалуй, но не слишком много.

О Боже, подумала я, да он сторонник ZPG (теория неувеличения населения Земли)! Стараясь выглядеть незаинтересованной, я переспросила: 'Не слишком много - это сколько?'
'Не знаю', - сказал он. 'Наверно, их должно быть не больше пяти или шести'.
Я не верила своим ушам. 'Ну что ж, остановимся на малом', - сказала я с улыбкой.

Так наши сердца и умы оказались слитыми воедино сильнее, чем прежде. Мы оба изумлялись тем дарам, которые Бог дал нам обоим. И все богословские вопросы, о которых когда-то мы так яростно спорили, разрешились сами собой! Нам оставалось лишь пожениться и продолжать наше познание истины вместе, чтобы во всеоружии покорять этот мир Иисусу Христу. Таково было наше общее желание.

18 августа 1979 года мы сочетались браком в городе Цинциннати, в кругу наших семей и более пятисот друзей. Мы дали обещание друг другу сделать Иисуса центром нашей совместной жизни.

{mospagebreak}

3. НОВОЕ ПОНИМАНИЕ ЗАВЕТА

Скотт:

Ровно через две недели после свадьбы мы с Кимберли прибыли в богословскую семинарию Гордон-Конвелл. Оба мы были твердо убеждены в том, что наиболее правильным, наиболее библейским было евангельское, реформированное богословие.

В этот момент мое обучение было похоже на детектив. Я исследовал Священное Писание, стремясь найти ключ к тому, что такое истинное христианство: где и когда учение Библии было подлинным, неискаженным и в наставлениях и в образе жизни? Я знал с уверенностью, что Бог хочет его видеть во мне именно таким. Я доискивался до истины как усердный сыщик и был готов следовать Писанию, чего бы оно ни требовало от меня.

Вскоре я повстречал семинариста по имени Джерри Мататикс, который стал моим близким другом (он сыграет не последнюю роль в дальнейшем повествовании). Среди студентов - пресвитерианцев мы с ним были единственными, кто был настолько упорен в анти-католицизме, что считали, что англиканская церковь должна сохранить свой старый принцип, уже давно отвергаемый многими: что Папа - это Антихрист. Несмотря на то, что реформаторы - Лютер, Кальвин, Цвингли, Нокс и другие - во многом не были согласны друг с другом, все они сходились в одном: Папа - это Антихрист, а Римская Церковь - вавилонская блудница.

Когда в 1979 году Папа посетил Бостон, многие семинаристы восклицали: 'Разве это не замечательно!'. Замечательно!? Он претендовал на власть над сотнями миллионов сердец и умов, так как мнил себя непогрешимым учителем мира. Что же здесь замечательного? Это отвратительно! Я и Джерри усердно трудились в семинарии, чтобы помочь нашим собратьям понять всю ошибочность 'папизма'.

Мой второй год в семинарии был первым для Кимберли. Когда она проходила курс христианской этики, случилось нечто удивительное. Я ранее уже проходил этот курс и знал, что класс разделяется на маленькие группы, каждая из которых работает над одной темой, посвященной какой-либо моральной проблеме. Я спросил Кимберли, какую тему она для себя выбрала.

Она сказала: 'Контрацепцию'.
- Контрацепцию?! Эту тему предлагали в прошлом году, но никто за нее не взялся. Это католическая проблема. Почему ты захотела изучать именно контрацепцию?.
- Я заинтересовалась вопросом контроля над рождаемостью, когда были беседы об абортах. Я и сама не знаю, почему. Я думаю, что это было бы хорошим поводом выяснить, говорится ли что-нибудь об этом в Библии, или нет.
- Ну, если тебе охота тратить время на изучение таких пустяков, что ж, это твое дело.

Я был удивлен, но не слишком заинтересован. В конце концов, действительно не было ничего ни дурного ни хорошего в том, чтобы взглянуть на проблему контроля над рождаемостью. Как же мало я тогда знал о той роли, которую сыграет в нашей жизни исследование, проводимое Кимберли!

Пару недель спустя мой друг остановил меня в холле.
- Ты обсуждал со своей женой ее исследование проблемы контрацепции?
- Не слишком подробно.
- Тебе бы следовало это сделать. У нее на этот счет есть несколько весьма интересных мыслей.

Получив такой совет, я подумал, что мне и в самом деле надо бы поговорить с ней на эту тему. И я спросил Кимберли, что же такого интересного разыскала она о контрацепции. Она сказала, что до 1930 года все христианские церкви были едины в одном: контрацепция недопустима при любых обстоятельствах.
- Вероятно, прошедшее с той поры время ушло на изживание последних предрассудков католицизма, иронично ответил я.
Она возразила:
- Но ты ведь даже не знаешь, какие причины заставляли их выступать против контроля над рождаемостью. Их доводы были гораздо более вескими, чем ты думаешь.

Я признал, что доводов этих не знаю. Она попросила меня прочесть книгу, посвященную этому вопросу, и протянула мне 'Планирование семьи и брачный завет' Джона Киппли (которая с тех пор была переработана и вышла под названием 'Секс и брачный завет'). Я был специалистом в области богословия завета. И поскольку я думал, что проработал все книги, в заглавии которых стояло слово 'завет', мое самолюбие было не на шутку задето.

Я обратил внимание на издательство: 'LITURGICAL PRESS'! Так этот парень католик, папист! Он эксплуатирует протестантское учение о Завете в своих грязных целях! Но когда я заглянул в нее, я был поражен. И засел за чтение. 'Это неправда, - думал я. - Этого не может быть'. Написанное в книге было достаточно разумным. Автор доказывал, что брак не является контрактом, определяющим взаимообмен товаров и услуг. Брак - это завет, союз, соединение двух душ.

Автор подчеркивал то, что любой завет включает в себя некий ритуал, посредством которого этот завет приводится в действие или возобновляется. Когда приводится в действие брачный завет, Бог использует его, чтобы сотворить новую жизнь. Когда люди осуществляют ритуал этого завета, но применяют средства контрацепции, препятствуя рождению новой жизни, - это подобно тому, как человек принял бы причастие и затем выплюнул его на землю.

Автор доказывал, что ритуал брака являет собой особое проявление величественной жизнетворной любви Божественного Завета. Иные заветы, иные заповеди являют любовь Бога, даруют нам любовь Бога, но лишь в брачном завете реальность жизнетворной Божией любви такова, что она непосредственно дает рождение новой жизни.

Когда Бог создал человека, мужчину и женщину, его первой заповедью было: плодитесь и размножайтесь. В этом человек должен был подражать Богу - Отцу, Сыну и Святому Духу, - триединству Божию, которое есть Божественная Семья. Когда в супружеском завете 'двое становятся одним', этот 'один' настолько реален, что девять месяцев спустя 'двоим' следует дать ему имя! Ребенок - это воплощение единства завета обоих родителей.

Я начал понимать, что всякий раз, когда мы с Кимберли совершали супружеский акт, мы совершали нечто священное. И всякий раз, используя средства контрацепции, препятствуя дающей жизнь любви Божией, мы совершали нечто недостойное, профанное. (Относиться к святому как к обыденному значит 'профанировать' его).

Книга произвела на меня большое впечатление, но я скрывал это. На вопрос Кимберли, как мне понравилась книга, я ответил, что она была для меня интересной и полезной. Я наблюдал, как все лучшие и самые разумные среди моих друзей - один за другим - по прочтении книги Джона Киппли принимали его точку зрения.

Затем я обнаружил, что все реформаторы - Лютер, Кальвин, Цвингли, Нокс и другие - в этом вопросе придерживались тех же самых взглядов, что и католическая церковь.

Я был обескуражен. Римская католическая Церковь была единственным 'вероисповеданием' во всем мире, которое отважно и целостно учило этой непопулярной истине. Не зная, что с этим поделать, я просто прибегнул к старой семейной поговорке: 'Даже слепая свинья способна найти желудь'. Я решил, что за две тысячи лет существования Католическая Церковь могла быть хоть в чем-нибудь права.

Как бы то ни было, мы приняли эту истину. С этих пор мы перестали пользоваться средствами контрацепции и доверили Господу планирование нашей семьи. Поначалу, в течение нескольких месяцев, мы использовали естественный метод контрацепции. Затем мы решили быть открытыми для новой жизни, когда бы Бог ни благословил нас ею.

В то время я стал организатором группы наиболее активных кальвинистских студентов Гордон-Конвелл, которая еженедельно собиралась по утрам для обсуждения интересовавших нас вопросов, а также приглашала различных преподавателей, которые могли высказать свои взгляды и узнать мнения других. Это было замечательное время дружбы, бесед и общения. Мы называли это Женевской Академией, по аналогии с названием школы Кальвина в Женеве.

Иногда мы могли собираться вечерами в пятницу, встречаясь в кафе 'Говард Джонсон' или в какой-нибудь небольшой забегаловке, заказывая пиццу и пиво для того, чтобы до трех часов утра вести богословские разговоры, обещая женам взять их с собой на следующий вечер. В течение трех или четырех часов подряд мы погружались в Слово Божие, обсуждая непростые вопросы: второе пришествие Христа, доказательства существования Бога, предопределение или свободу выбора и другие великие тайны бытия, которые любят изучать богословы. Особый интерес вызывала у нас тайна Завета.

Углубляясь в Писание, мы были вынуждены самостоятельно определять точный смысл оригинального текста. Мы старались совершенствовать наши знания греческого и иврита. Библия была нашим единственным авторитетом, и знание библейских языков было совершенно необходимо для непосредственного исследования Писания. Ни одна традиция, ни одно церковное учение не казалось нам непогрешимым. Традиции и учения могли оказать нам помощь, дать аргументы и доказательства, но ничто из них не являлось для нас абсолютным авторитетом. Всякое человеческое учение могло в любой момент дать сбой и увести от истины. Такое исследование вынуждало всех нас сотрясать любые догматы до основания. Мы с жаром принялись за это, и наша молодость не испытывала благоговейного страха перед масштабностью задачи. Мы были убеждены в том, что с помощью Духа Святого и Священного Писания мы познаем всякую истину и сможем даже 'изобрести колесо', если потребуется.

В последний выпускной год у меня начался кризис. Мое исследование принуждало меня переосмыслить, что такое Завет.

В протестантской традиции считается, что завет и договор - это одно и то же. Но изучение Ветхого Завета позволило мне понять, что для древних евреев понятия завета и договора значительно отличались друг от друга. Согласно Писанию, договор составлялся при взаимообмене имуществом, тогда как Завет обозначал некое соединение людей, например, при образовании святых уз брака. Родство, таким образом, представляло собой Завет. (В Ветхом Завете Завет не был чем-то теоретическим или абстрактным). Родство Завета было крепче и прочнее биологического родства. Наиболее глубоко смысл Завета был явлен в том, как Бог сделал Израиль своим народом, своей семьей.

Когда Христос заключил с нами Новый Завет, это означало гораздо большее, чем простой контракт или правовой обмен, по которому он принимал наши грехи и давал нам свою праведность, как объясняли Лютер и Кальвин. Хотя это объяснение было очень логичным, оно утратило всю полноту и глубину евангельской истины.

Я понял, что Новый Завет создал новую всемирную семью Христову, где каждый принял усыновление, став подобно Христу сыном Божиим. С точки зрения Завета, быть оправданным, очищенным от греха, означало соучастие в благодати Христовой на правах сына или дочери Божией. Быть освященным означало соучастие в силе и даре Святого Духа. И сама благодать Божия стала для меня означать гораздо больше, чем просто Божественная благосклонность или милость, - она есть дар самой жизни в усыновлении Божием.

Лютер и Кальвин объясняли это на языке схоластических и юридических построений. Но я начал понимать, что Бог, в первую очередь, не судья, а Отец, наш Отец. Мы не столько преступники, сколько беглецы, блудные дети. Новый Завет - это не зал суда, он задуман Богом как дом, где живет дружная семья.

Апостол Павел, в котором я увидел первого Лютера, в посланиях к Римлянам, к Галатам и в других своих посланиях учил, что оправдание - это не просто судебное решение, оно делает нас детьми Божиими во Христе по благодати. Я увидел, что апостол Павел нигде не говорит о том, что мы оправданы только и исключительно благодаря нашей вере! Протестантское учение sola fide ('только верой') оказалось не соответствующим Писанию!

Я был потрясен и начал рассказывать о своем открытии некоторым друзьям, и все они с изумлением согласились, что мое рассуждение здраво и разумно. Один из моих собеседников прервал меня и спросил, не знаю ли я, кто еще учит подобным образом об оправдании. Когда я ответил, что не знаю, он рассказал мне о докторе Нормане Шеферде, профессоре Вестминстерской Богословской семинарии (одной из строжайших пресвитерианских кальвинистских семинарий в Америке), который был на грани обвинения в ереси за преподавание понятия оправдания в той же трактовке, которой придерживался и я.

Я позвонил профессору Шеферду и побеседовал с ним. Он рассказал мне, что был обвинен в противоречии с учением Библии, Лютера и Кальвина. Услышав о том, как именно и чему именно он учил, я был изумлен, - ведь это то самое понимание, к которому я пришел.

Кому-то все это может показаться не столь важным, но для человека, зацикленного на превосходстве протестантизма, уверенного в том, что все христианство основано на принципе sola fide ('только верой'), такое открытие означало, что весь мир перевернулся.

Я вспомнил, как один из моих любимейших богословов, доктор Герстнер, однажды сказал на занятии, что если бы протестантизм был не прав в отношении sola fide, а католическая церковь истинно учит о том, что человек оправдывается и делами и верой, он бы на следующее утро стоял на коленях у дверей Ватикана в покаянии. Все мы, конечно, понимали, что он сказал это для риторического эффекта, но это произвело на нас большое впечатление. Ведь вся Реформация произошла из несогласия именно в этом вопросе.

Лютер и Кальвин многократно утверждали, что от ответа на этот вопрос зависит истинность или ложность всего учения церкви. Именно в этом они видели падение католической церкви и ту причину, из-за которой протестантизм восстал из пепла. Sola fide стала боевым знаменем Реформации, ее символом и основой, а я все больше ощущал уверенность в том, что апостол Павел никогда этому не учил.

В Послании Иакова (2:24) Библия учит, что ':человек оправдывается делами, а не верою только'. Апостол Павел в Первом Послании к Коринфянам (13:2) говорит: ':если имею всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто'. В этом мучительном открытии я вынужден был признать, что Лютер допустил здесь принципиальную ошибку. На протяжении семи лет Лютер был моим постоянным источником вдохновения, примером самоотверженного, героического проповедника Слова Божия. А учение о sola fide составляло суть и смысл всей протестантской Реформации.

В этот момент мне пришлось приостановить мое исследование. Мы с Кимберли решили, что мне следует заняться работой над диссертацией в университете города Эбердин в Шотландии. Этот университет предоставлял мне место соискателя по теме Завета, и я уже был готов к переселению и началу работы, как вдруг мы к нашему удивлению и восторгу обнаружили, что Господь благословил наше доверие к нему зачатием первого ребенка. В то время как происходили изменения в моей теологии, столь же серьезные перемены произошли в анатомии Кимберли. В те годы Маргарет Тэтчер сделала почти невозможным для американцев рожать детей за деньги британских налогоплательщиков, и мы восприняли это как знак, направляющий нас к какой-то иной деятельности, предлагающий отложить на будущее диссертацию.

Все решил звонок из маленькой церкви в городе Фэрфакс в штате Вирджиния, которой необходим был пастор. Когда я предложил свою кандидатуру на должность пастора в этой церкви, я честно рассказал о своем понимании учения об оправдании, - о том, что я согласен с мнением доктора Шеферда. В ответ они сказали, что сами придерживаются такого же понимания. И вот, незадолго до окончания семинарии, я получил место пастора в пресвитерианской церкви Троицы и должность преподавателя в средней школе этой церкви, которая называлась Христианская Школа города Фэрфакса.

Благословением Господа я оказался одним из первых в нашем классе, кто уже заканчивал обучение. Пришла пора попрощаться с некоторыми из моих лучших друзей, среди которых были и студенты, и преподаватели. Господь благословил нас искренней дружбой со многими из тех, кто со всей серьезностью направил свой ум и сердце к исследованию Слова Божия. Мы с Кимберли окончили семинарию одновременно. Она получила степень Магистра Искусств со специализацией в богословии, а я получил степень Магистра Богословия.

Кимберли:

На протяжении первого года в семинарии Скотт вел занятия для получения степени магистра, углубляясь в богословские тонкости под руководством преподавателей, изучающих теологию десятки лет. Я же стала работать секретарем в проекте, который финансировался Гарвардской исследовательской стипендией и был посвящен работе с людьми, принадлежавшими к любым религиям, роме христианства, многие из которых никогда не читали Евангелие и Библию. Мне постоянно приходилось отвечать на их вопросы, доказывая само существование Бога и основные христианские истины. Контраст между тем, чем жила я и чем занимался Скотт, был огромен.

По прошествии первого года мы с ним решили, что пора идти по одной дороге и возрастать вместе. При поддержке Скотта и с материальной помощью моих родителей, я начала занятия на степень магистра, в то время как Скотт уже был на втором курсе. Наше совместное изучение богословия стало значимым жизненным опытом.

Одной из первых тем, которой я занялась на курсе христианской этики, была контрацепция. Эта тема не казалась мне достойной изучения, пока я не оказалась вовлечена в деятельность движения за запрещение абортов. Когда я занялась этим, все вопросы, связанные с контролем рождаемости, неожиданно открылись в своей противоречивости и многоплановости. Будучи протестанткой, я не знала никого, кто не использовал бы средства контрацепции в своей жизни. Меня учили, что использование контрацептивов обязательно должно присутствовать в здравой и ответственной христианской жизни. В тех консультациях, которые мы со Скоттом получали перед заключением брака, вопрос стоял о том, какие средства контрацепции мы намерены использовать, а не о том, следует или не следует делать это.

Маленькая дискуссионная группа по теме контрацепции собралась впервые в дальней части аудитории, и наиболее активный из нас начал со словами:
- Нет смысла рассматривать католическую проблему, потому что католики выступают против контрацепции только по двум причинам. Во-первых, Папа не женат и его не волнуют те вопросы, с которыми сталкивается человек в браке. Во-вторых, им нужно как можно больше людей в этом мире, и чтобы все они рождались католиками.
- Разве католическая церковь выдвигает именно такие аргументы? - прервала его я. - Едва ли.
- Тогда почему бы тебе не заняться изучением этого вопроса?
- Я займусь этим.

Так я и сделала.

Во-первых, я обратилась к природе Бога и увидела, что брачный союз -- это образ Божественного Единства: Отец, Сын и Дух Святой - Бог, сотворивший мужчину и женщину в свое подобие и благословивший их в завете брака заповедью плодиться и размножаться, наполняя всю землю и владычествуя над всем творением во славу Божию (Бытие, 1:26-28). Ведь сам образ Божий, в подобие которого сотворены мужчина и женщина, есть триединство, соединенное воедино безграничной любовью Божией. Когда Бог вновь благословил свое творение в завете с Ноем и его семьей, Он дал им все ту же заповедь плодиться и размножаться (Бытие, 9:1 и т.д.). Существование греха не отменило призвание людей, находящихся в брачном союзе, быть образом Божиим посредством рождения потомства.

Апостол Павел пишет в своих посланиях о том, что в Новом Завете брак поднялся до образа отношений между Христом и Его церковью. (В то время я еще была далека от мысли, что брак - это таинство). Жизнетворной силой любви Бог наделяет супругов даром являть образ Божий в единении двоих, которых становится трое. Передо мной стоял вопрос: не является ли использование средств контрацепции активным противодействием жизнетворной Божественной силе, в то время как мы наслаждаемся всеми радостями супружеской жизни, и не перестаем ли мы с супругом в этом случае быть подобием Божием в его всепроникающей жизнетворной любви?

Затем я начала исследовать Писание, ища ясности в вопросе о детях. Свидетельство Слова Божия было ошеломляющим! Каждый стих Писания, посвященный детям, всегда называет их благословением (см. напр. псалмы 127; 128). Нигде не говорится о том, что проблемы, связанные с наличием детей, могут иметь большее значение, чем сами дети. Нигде не было ни единого благословения мужчине или женщине, чтобы они соблюдали правильный интервал между рождением детей, или чтобы супружеская пара провела определенное число лет до своего первого деторождения, или за удачное планирование рождения своих детей. Все это мне казалось достойным максимального поощрения, в этом меня поддерживали все средства массовой информации, школа и окружающие, однако они не основывали свои утверждения на Слове Божием.

Многодетность прославляется в Писании, а не считается проблемой, которой нужно избегать любой ценой. Хотя я не находила осуждающих высказываний в Библии о тех, кто имел маленькую семью, но большие семьи безусловно восхваляются Писанием как излияние милости Божией, как благодать Господня, чему можно найти подтверждение во множестве мест в Библии. Лишь Бог открывает и закрывает утробу женщины, и зачатие, рождение новой жизни - это всегда Божие благословение. Бог хочет, чтобы в чистом браке рождалось 'потомство от Бога' (Малахии, 2:15). Дети называются 'стрелами в руках воителя:благословен человек, колчан которого полон'. Кто пойдет в битву с двумя-тремя стрелами, когда он мог бы идти с полным колчаном? Я вновь и вновь задавала себе вопрос: что такое планирование семьи - Божия воля относительно детей, или воля этого мира?

Кроме того, я задавала себе вопрос, какое место занимает Иисус Христос в нашей жизни. Как евангелические христиане-протестанты, мы со Скоттом относились к этому вопросу очень серьезно. Мы давали церковные денежные пожертвования - десятину, каким бы сложным не было наше финансовое положение, ведь мы хотели быть добрыми слугами и достойно распоряжаться теми средствами, которые дает нам Господь. И Господь всегда удовлетворял наши нужды, какой бы трудной ни казалась нам ситуация по человеческому рассуждению. Мы всегда соблюдали воскресенье как день покоя, воздерживаясь от занятий как от работы, даже если на следующий день нам предстоял экзамен. И Господь всегда благословлял нас в этот день, и его благословение сопровождало нас и на экзамене в понедельник, если таковой случался. Мы также стремились всегда служить Господу теми силами и способностями, которые он даровал нам, и охотно добавляли проповедь и служение к нашей повседневной учебной нагрузке. То благословение, которое приходило в нашу жизнь через это служение, укрепляло нашу веру и сплачивало наш брачный союз.

Но что же с телом, с нашей способностью к деторождению? Неужели власть Христова распространяется и на эту область? И тогда я прочитала в Первом Послании к Коринфянам 6:19-20 'Вы не свои: Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших'. Быть может, это воля человеческая, а не Божия - планировать и управлять деторождением по нашему собственному усмотрению? Действительно ли планирование семьи отражает господство Иисуса Христа в нашей жизни?

И, наконец, какова воля Божия о Скотте и обо мне? Мы стремились познавать волю Божию и следовать ей в нашей жизни. Здесь мне предоставил полезную пищу для размышлений отрывок из Послания к Римлянам (12:1-2):
'Итак умоляю вас, братия, милосердием Божиим, представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу, для разумного служения вашего. И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что (есть) воля Божия, благая, угодная и совершенная'.

Апостол Павел подчеркивает, что жизнь жертвенная, жизнь таинств, основана на милости Божией. Нам не следует жить, полагаясь на собственные силы и разумение. Жертвой мы соделываем наши собственные тела, служение имеет и физическую сторону, и духовную. Для того, чтобы жить жертвенной жизнью в Боге по воле Божией, необходимо правильно различать между волей этого мира и заповедью Божией. Для этого нам нужно вновь и вновь прибегать к наставлению Слова Божия. Мои исследования вопросов, связанных с контрацепцией и планированием семьи, привели меня именно к этому - к размышлению о Писании, которое открыло мне совершенно иную картину, чем та, о чем говорит мир.

Мы со Скоттом уже были преданы друг другу и Господу. Но перед нами встал вопрос: можем ли мы доверить Богу планирование своей семьи, интервалы между рождением детей? Учтет ли Он то, с чем мы сможем справиться финансово, эмоционально и духовно? Даст Он нам силы воспитать большее количество детей, чем мы изначально предполагали?

В глубине души я понимала, что пытаюсь бороться с самим владычеством Бога в нашей жизни. Лишь Бог знает будущее. Он знает и то, как нам надлежит строить свою семью, чтобы мы имели 'потомство от Бога', которое есть воля Его. Он, несомненно, доказал, что он достоин доверия во всех его проявлениях по отношению к нам. Нам следует довериться ему, и Он даст нам веру, чтобы мы эту область нашей жизни препоручили Ему. Он даст нам надежду, что и в этом аспекте нашей жизни Он исполнит свой план относительно нас и изольет свою любовь на нас и через нас на те драгоценные души, которые Он даст нам для заботы и воспитания. Я знала множество супружеских пар в нашей семинарии, которые пытались 'планировать' время деторождения, но сталкивались с тем, что план Бога отличается от их планов. Я поняла, что должна доверить вопрос деторождения в нашей семье Ему, полностью и окончательно отказавшись от всех видов контрацепции. Я поняла это со всей ясностью, но ведь нас было двое, и мне предстояло еще пробудить у Скотта такие же чувства.

Когда однажды за ужином Скотт спросил меня, как продвигается мое исследование контрацепции, я поделилась с ним своими мыслями настолько, насколько могла. Затем я предложила ему почитать книгу Джона Киппли, которая называлась 'Планирование семьи и брачный завет'. И вскоре Скотт согласился с разумностью моих рассуждений и аргументацией этой книги. Даже более того, он был восхищен тем, как Киппли с помощью учения о завете, о заповеди брачной жизни показывает всю греховность и недопустимость применения контрацепции.

Киппли дает следующий пример. Как в Древнем Риме пирующие предавались обжорству, а затем искусственно вызывали у себя тошноту, изрыгая только что поглощенную пищу (чтобы избежать последствий своего обжорства), так и супруги наслаждаются сексуальными отношениями, а затем выбрасывают как ненужный материал жизнетворную силу, возникающую в результате совершаемого супружеского акта. И то, и другое противоестественно; то и другое противоречит заповеди о браке.

С точки зрения Киппли, представляющего в этом вопросе католическую церковь, единственным смыслом и целью супружеского соития является рождение детей. Препятствуя этому, супружеская пара действует противоестественно. При этом оба супруга пренебрегают заповедью о брачном союзе, уклоняясь от своего обета полностью принадлежать друг другу, быть едиными во всем.

Мне стало совершенно ясно, почему римско-католическая церковь против контрацепции. Но как быть с системой естественного планирования семьи? Не является ли она католическим вариантом контрацепции?

В Первом Послании к Коринфянам (7:4-5) говорится о периодах времени, когда супруги воздерживаются от сексуальных отношений ради упражнения в молитве, а затем вновь воссоединяются, чтобы не дать места Сатане в своем брачном союзе. Прочитав Humanae Vitae, я была в восторге от того гармоничного равновесия, которому церковь следует в вопросе планирования семьи. Можно сохранять чистоту и праведность в сексуальных отношениях в браке и при этом быть ответственным и серьезным в важных жизненных вопросах, воздерживаясь в определенные сознательно выбранные периоды времени.

Как и в питании существуют периоды поста, может быть полезен пост в определенные периоды брачной жизни в связи с молитвенной практикой и другими существенными причинами. Однако, если не считать случаев чуда, человек не может существовать непрерывно постясь. Подобно этому, система естественного планирования семьи преподносилась скорее как средство, предназначенное для особых, исключительных случаев, а не как повседневный режим здоровой жизни.

Когда однажды в библиотеке я беседовала об этом с приятелем-семинаристом, который был еще не женат, он спросил меня:
- Так вы со Скоттом прекратили использование контрацепции?
- Пока нет.
- Но ведь ты, по-моему, уже не сомневаешься в том, что от них нужно отказаться.

Я ответила ему следующей историей:
Как-то цыпленок и поросенок фермера Брауна разговорились о том, как им повезло, что у них такой замечательный хозяин.
- Я думаю, мы должны сделать для него что-нибудь особенное, - сказал цыпленок.
- Что ты имеешь в виду? - спросил поросенок.
- Давай подадим ему на завтрак яичницу с ветчиной, - предложил цыпленок.
- Ну, - ответил поросенок, - это хорошо только для тебя. Для тебя это лишь небольшой подарок, а я должен был бы принести себя в жертву целиком.

И я добавила:
- Терри, я очень серьёзно отношусь к тому, что ты сказал, но исполнять это мне было бы гораздо труднее, чем тебе, одинокому мужчине.

После того, как он согласился помолиться за меня и Скотта, мы разошлись по домам. Когда мы со Скоттом обсуждали этот разговор, он признался, что чувствует ту же убежденность, что и я: контрацепция - это противодействие воле Божией. Он предложил перестать предохраняться, но отложить наши средства контрацепции про запас на случай, если наши убеждения изменятся. Но я возразила, что тогда у нас будет оставаться постоянное искушение вернуться к нашему прежнему образу жизни. И мы приняли решение избавиться от всех средств контрацепции, какие у нас были, и выйти на новый уровень доверия Богу, предоставив лишь Его власти нашу жизнь и нашу способность деторождения.

Пока мы учились в семинарии, у нас со Скоттом было много возможностей изучать богословие вместе, будучи и помощниками, и оппонентами друг другу (как и нашим друзьям, учившимся вместе с нами) на пути познания. Небольшие группы по изучению Библии, в которых принимали участие супружеские пары, были подлинным благословением для нас. А участие в церковной проповеди служило нам постоянным испытанием глубины и серьёзности наших познаний. Огня и динамизма добавляли горячие богословские дискуссии с однокашниками во время совместных трапез в комнатах нашего общежития.

Беседы среди женщин-семинаристок часто останавливались на теме той работы, которую каждая надеялась получить после окончания семинарии. Мало кто из моих собеседниц одобряли мое решение: если я не забеременею, я буду искать какую-то преподавательскую или проповедническую богословскую работу, где я могла бы трудиться рядом со Скоттом; если я забеременею, - чего я очень ждала - я буду использовать полученные знания, чтобы помогать Скотту в его работе, а также воспитывая своих детей в Слове Божием и руководя женскими группами по изучению Библии.

Но мои родители, которые по-прежнему полностью оплачивали мое обучение, одобряли избранную мною цель и оказывали мне всяческую поддержку. Они не беспокоились о том, насколько моя степень магистра будет мне полезна в денежном отношении. Они считали мое обучение возможностью для меня лучше служить Господу и верили, что Господь сам укажет мне дальнейший правильный путь.

Изучение богословия было по большей части не столь уж большим испытанием для нашей веры, для наших убеждений (случай с контрацепцией был скорее исключением). Но наше понимание самых основ нашей веры непрестанно углублялось. Эти основы составляли уже основание самой нашей жизни с единственным, но заметным исключением: непреложности протестантского учения об оправдании только через веру.

Постепенно мы начали все больше убеждаться в том, что Мартин Лютер в своём богословском максимализме противоречил уже не столько католической церкви, сколько самому Священному Писанию, которое он поставил во главу угла всего своего богословия. Он учил, что человек оправдывается не верой, действующей в любви, но верой как таковой. Он зашел так далеко, что даже поставил слова 'одной лишь' (верой) после слова 'оправдывается' в своем немецком переводе Послания к Римлянам (3:28), а также называл Послание апостола Иакова 'соломенным посланием' за то, что стих 2:24 говорит: 'человек оправдывается делами, а не верою только'.

Мы вынуждены были признать, что католическая церковь, по крайней мере в одном существенном моменте, была права: оправдание означает усыновление Богу, призванность к тому, чтобы жить как верное дитя Божие, жизнью веры, действующей в любви. Послание к Ефесянам (2:8-10) объясняет, что вера, которую все мы должны иметь, есть дар от Бога, 'не от дел, чтобы никто не хвалился', и что вера позволяет нам делать 'добрые дела, которые Бог предназначил нам исполнять'. Вера - это и дар Божий, и наш ответ на милость Божию к нам. И протестанты, и католики согласны в том, что спасение достигается милостью Божией.

Я не была тогда фанатичным апологетом протестантского богословия, так что изменение в моем понимании не показалось мне столь сокрушительным. Я чувствовала, что все христиане согласны с тем, что мы спасаемся лишь милостью Божией через веру, действующую в любви. В то время я имела возможность подробно объяснить это свое убеждение, и никто из моих друзей не стал бы уличать меня в католическом уклоне. Но для Скотта этот богословский переход был чем-то вроде землетрясения, и в конечном счете, он внес в нашу жизнь огромные перемены.

Когда мы приблизились к завершению нашего последнего года в Гордон-Конвелл, то мы обнаружили, что Господь (наконец-то) благословил нас зачатием. Хотя это отменило все наши планы о переселении в Шотландию для дальнейшей учебы, мы были в восторге от того, что воля Божия послала это дитя в нашу жизнь. Теперь я обрела полную ясность: всё, что дало обучение в семинарии моему сердцу и уму, я передам тому, кого я ношу под сердцем. Я испытывала глубочайшее блаженство, осознавая, что в моем брачном призвании я перешла к призванию материнства. Завершив наше обучение, мы со Скоттом отдались воле Божией, которая направила нас для служения в христианскую общину в штате Вирджиния.

{mospagebreak}

4. ЗАВЕТ - ОЛИЦЕТВОРЕНИЕ СЕМЬИ

Скотт:

Я приступил к своему пасторскому служению в Вирджинии, проповедуя каждое воскресенье около сорока пяти минут, а также руководя двумя еженедельными группами по изучению Библии. Таковы были требования церковной администрации и старейшин. Свои проповеди я начал с изложения Послания к Евреям, поскольку во всем Новом Завете не было иной книги, где бы так ярко проявлялась идея Завета, где бы ей придавалось столько значения. Община, которой я нес Слово Божие, была вдохновлена идеей Завета как олицетворения Божией семьи.

Чем больше я исследовал вопрос, тем более неожиданными оказывались результаты, ведь я знал, и был с этим согласен, что протестанты считали Послание к Евреям самым антикатолическим во всем Новом Завете. К такому выводу позволяли прийти слова 'единократное принесение в жертву', и другие подобные принципы, изложенные в Послании к Евреям.

Я был тверд в убеждении, что 'если что и исходит из Рима (от римского католицизма), то оно ошибочно'. Но на самом деле я начинал понимать, насколько важна для Завета была литургия, и насколько большое значение ей придавалось именно в Послании к Евреям. Литургия была образом того, как семья Божия, семья Завета собирается вместе, и Господь вновь и вновь скрепляет узы Завета, связующие Его со Своей семьей. Это понимание казалось мне неким прорывом, откровением, которым мне не терпелось поделиться со всеми.

Мне хотелось, чтобы люди ощутили суть Ветхого Завета во взаимосвязи с Новым: то, как Ветхий обретает свое завершение в Новом Завете и в Новозаветной Церкви, будучи не отменяем, но осуществляем до конца. Докапываясь до самых глубин в своем исследовании, я обнаруживал нечто обескураживающее: те открытия, которые я сделал сам, прорывы, которые я считал революционными, были известны уже Отцам древней Церкви.

Я вновь и вновь испытывал состояние ошеломления. Неужели я все время изобретаю колесо?

Кода я поделился своими открытиями о Божией семье Завета и о литургии как о собрании детей Божиих, на мою паству это произвело огромное впечатление. Старейшины нашей церкви обратились ко мне с просьбой усовершенствовать нашу литургию. Нашу литургию? Ведь 'литургия' - католический термин, пресвитериане говорят лишь о 'богослужении'! Но старейшины настойчиво просили меня сделать именно литургию соответствующей библейским принципам, и я взялся за дело.

Я начал с вопросов. Почему в центре всей нашей церкви стоит пастор? Почему в центре нашего богослужения стоит проповедь? Почему мои проповеди не направлены на подготовку народа Божия к принятию тела и крови Христовых, то есть к окончательному единению с Богом?

Я уже объяснял моей пастве, что Христос лишь единожды использовал слово 'завет', когда он дал заповедь евхаристии, принятия тела и крови Его. Но мы совершаем хлебопреломление лишь четыре раза в год. Как ни странно это могло показаться нашей церкви, я предложил старейшинам ввести еженедельный обряд принятия тела и крови Христовых.

Один из них возразил мне:
- Скотт, вам не кажется, что еженедельное хлебопреломление станет обыденным, рутинным? Ведь это может привести к пренебрежению святыней!
- Дик, - ответил я ему, - вы ведь согласны с тем, что хлебопреломление олицетворяет возобновление Завета с Христом, не так ли?
- Да, конечно.
- Хорошо, тогда ответьте мне на такой вопрос: вы бы предпочли возобновлять брачный завет со своей женой лишь четыре раза в году? В конце концов, это может стать обыденным, рутинным и привести к пренебрежению святыней.
Он добродушно рассмеялся:
- Хорошо, я понял вашу точку зрения.

Еженедельное хлебопреломление было принято единогласно. Мы даже начали называть его евхаристией (eucharistia), используя то слово, которое встречается и в греческом оригинале Нового Завета, и в писаниях древней Церкви.

Еженедельное празднование хлебопреломления стало наивысшей точкой нашего церковного богослужения и изменило жизнь нашей общины. Мы начали устраивать неформальный завтрак после собрания, что позволило людям естественно и непринужденно общаться друг с другом, обсуждать проповедь и делиться своими молитвенными нуждами. Мы начали совершать причастие и жить им. Это было потрясающе!

Затем я углубился вместе со своей паствой в Евангелие от Иоанна, и, к своему изумлению, я обнаружил, что оно изобилует образами таинств.

Мне вспомнилось, как пару лет назад, когда я учился в семинарии, к нам с Кимберли зашел один из моих хороших друзей. Поднявшись в холл, он сказал:
- Я сейчас изучаю литургию, и, знаешь, это просто изумительно!
Я вспомнил, как ответил Джорджу:
- Ничто не наводит на меня большей скуки, чем литургия, за исключением, разве что, причастия.

Так я думал, учась в семинарии, и это неудивительно, потому что ни литургия, ни святые таинства никогда не изучались нами. Мы не были знакомы с ними с детства, их не было в тех книгах, которые мы читали, и наше внимание не было направлено на них. Но обращение к Евангелию от Иоанна и Посланию к Евреям приводило меня к мысли, что литургия и святые таинства были существенной частью жизни семьи Божией.

С этого момента детективная история постепенно стала перерастать в роман ужасов. К моему испугу и замешательству, римская католическая церковь, которой я всегда противостоял, казалось, внезапно начала давать единственно правильные ответы на возникающие один за другим сложные вопросы. Целый ряд подобных примеров подействовал на меня подобно ледяному душу.

В течение одной недели я читал лекции о Священном Писании в частной христианской школе. Я делился всеми своими открытиями о Завете как о семье Божией, и ученики жадно впитывали то, что я говорил. Я объяснял им последовательность заветов, которые Бог заключал со своим народом.

Я нарисовал ось времени и показал на ней, как каждый завет, заключенный Богом со своим народом, служил этапом усыновления народа Божия на протяжении истории. Завет с Адамом я уподобил браку; завет с Ноем - единству семьи, состоящей из нескольких поколений; завет с Авраамом - единству племени или израильского колена. Завет с Моисеем превратил двенадцать колен израилевых в единую семью народа, завет с Давидом соделал Израиль народом царства; и наконец Христос создал всемирную или 'католическую' (от греческого слова katholikos) семью Нового Завета, куда открыт доступ людям всех национальностей - и евреям, и язычникам.

Я почувствовал эмоциональную реакцию моих учеников, так как вся Библия начала обретать для них единый смысл.

Один из учеников спросил:
- Какой же должна быть эта всемирная семья? На что она может быть похожа?
Я нарисовал большую пирамиду на доске и сказал:
- Это должна быть огромная семья, включающая в себя весь мир, где на каждом из уровней Богом поставлен служитель церкви, который как отец заботится о вверенной ему части семьи, передавая своим детям Божию любовь и Божий закон.
Один из моих учеников-католиков громко прокомментировал:
- Эта пирамида похожа на католическую церковь с Папой во главе.
- О, нет! - быстро воскликнул я. - Наоборот, я даю вам противоядие от католицизма.
И я на самом деле в это верил, или, по меньшей мере, пытался.
- Ты не прав, потому что Папа не отец, а диктатор.
- Но Папа - это означает отец.
- Нет - нет, это не так, - быстро опроверг его я.
- Это так, - ответили ученики хором.

Ну, хорошо, католики и на этот раз оказались правы. Хотя я и был напуган, но признал это. Немного же я знал о том, что случится дальше.

Во время ланча, отделившись от группы собравшихся в углу учеников, ко мне подошла одна из моих сильных учениц, отличавшаяся остроумием и колкая на язык.
- Мы с ребятами провели голосование и единогласно постановили: вы собираетесь стать римским католиком.
Я нервно рассмеялся:
- Да вы просто сошли с ума!
По моему позвоночнику пробежала холодная дрожь. Она же самодовольно улыбнулась, сложила ручки и вернулась за парту.

Когда я вернулся домой, я был все еще ошеломлен. Я сказал Кимберли:
- Ты не представляешь, что мне сегодня заявила Ребекка! Она с ребятами устроила голосование, и они единогласно вынесли вердикт, что я собираюсь стать римским католиком. Ты можешь себе представить что-либо более абсурдное?
Я ожидал, что Кимберли рассмеётся вместе со мной. Но она только взглянула на меня с каменным лицом и спросила:
- А ты на самом деле не собираешься стать католиком?
Я не верил собственным ушам! Неужели она могла подумать, что я с такой легкостью предам истину Священного Писания и Реформации?! Я чувствовал себя так, словно в спину мне вонзили нож. Я даже начал заикаться:
- Как ты могла сказать такое? Чем я мог предать твое доверие ко мне как наставнику и пастору! Католиком?! Я, выросший на трудах Мартина Лютера! Что ты имеешь в виду?
- Я всегда считала тебя противником католицизма, твердым в принципах Реформации. Но в последнее время ты так много говоришь о святых таинствах, литургии и евхаристии:
И тут она произнесла то, чего я никогда не забуду:
- Иногда я даже думаю, что ты мог бы быть Лютером наоборот.

Лютером наоборот! Я не мог больше вымолвить ни слова. Я прошел в свой кабинет, прикрыл дверь и рухнул в кресло. Меня сотрясала дрожь. Лютером наоборот? Я был поражен, сбит с толку, я чувствовал себя зашедшим в тупик. Я мог утратить мою душу! Я мог утратить мое Евангелие! Я всегда желал быть рабом Слова Божьего и мне это удавалось. Но куда это завело меня? 'Лютер наоборот' - эти слова эхом звучали у меня в ушах.

И это не было только богословским размышлением. За неделю до этого Кимберли подарила мне нашего сына, Майкла. Я никогда не забуду чувство, когда впервые становишься отцом. Я смотрел на ребенка и чувствовал, что животворящая сила Завета отнюдь не является теоретической.

Взяв его на руки, я гадал, какой церкви будет принадлежать он, его дети и внуки? В конце концов, я был пастором церкви, отколовшейся от одного из направлений Пресвитерианской Церкви, которое в свою очередь отделилось от более крупной пресвитерианской конгрегации (Пресвитерианской Церкви США), причем все это произошло в этом столетии! (Мы не зря себя называем расколотыми пресвитерианами!)

Увеличение моей собственной семьи заставило меня намного глубже, чем прежде, жаждать единения с семьей Божией. Во имя Его семьи и во имя своей семьи я молил Господа о помощи; я молил его помочь мне верить, жить и обучать Его Слову, какую бы цену не пришлось за это заплатить. Я хотел, чтобы мои сердце и разум были широко раскрыты Священному Писанию и Духу Святому, какие бы источники ни вели меня к более глубокому проникновению в Слово Божие.

Между тем я был взят на половину ставки наставником в местную пресвитерианскую семинарию. Предметом моего первого курса было Евангелие от Иоанна, на котором я строил также ряд церковных проповедей. Когда во время их подготовки я дошел до шестой главы, я потратил несколько недель на тщательный анализ следующих стихов (Иоанн 6: 52-68):
'Тогда Иудеи стали спорить между собою, говоря: как Он может дать нам есть Плоть Свою? Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во мне, и Я в нем. Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною. Сей-то есть хлеб, сшедший с небес; не так, как отцы наши ели манну и умерли: ядущий хлеб сей жив будет вовек:С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним. Тогда Иисус сказал двенадцати: не хотите ли и вы отойти? Симон Петр отвечал Ему: Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни'.

Меня чрезвычайно озадачило то, что мои наставники учили меня, - да и сам я обучал этому свою паству, - что причастие является только символом, - бесспорно, очень значимым, - но всего лишь символом.

После долгого молитвенного исследования я пришел к заключению, что Иисус не мог говорить в переносном смысле, когда он сказал, что мы должны есть Его плоть и пить Его кровь. Слушавшие Его иудеи не были бы настолько вне себя, если бы речь шла лишь об образе. И если бы они поняли Иисуса неправильно, в своем буквальном понимании Его слов, - тогда как Он подразумевал бы лишь образное понимание, - он бы наверняка объяснил им их ошибку. Ведь множество учеников перестало следовать за Иисусом после того, как он дал им это учение, и Он непременно объяснил бы, что речь идет о символическом понимании, если бы Он желал исправить их заблуждение.

Но Он не сделал этого. И ни один христианин на протяжении более тысячи лет не подвергал сомнению истинное присутствие Христа в евхаристии. Я не мог противоречить этому. И я поступил так, как поступил бы на моем месте любой пастор или преподаватель семинарии, если он хотел избежать проблем у себя на работе. Я остановился в моих проповедях на пятой главе Евангелия от Иоанна, а в школьных лекциях, пропустив шестую, перешел к седьмой.

Хотя моя паства и ученики с нетерпением ожидали услышать дальнейшее учение, они начинали ощущать, что это не обычное, общепринятое пресвитерианство. Но у меня язык не поворачивался сказать им, что воспринятое ими с таким энтузиазмом учение весьма перекликается с тем пониманием Писания, которое из глубины веков донесла до нас католическая церковь.

Однажды вечером после многочасовых занятий я вышел в гостиную и объявил Кимберли, что мне кажется, что мы не останемся пресвитерианами. Я обрел в Писании абсолютную уверенность в том, что литургии и таинствам необходимо уделить гораздо больше внимания, чем уделяет им пресвитерианская традиция, и я размышляю о переходе в англиканскую церковь.

Она упала в кресло и расплакалась.
- Скотт, мой отец - пресвитерианский священник, мой брат готовится стать пресвитерианским священником. И ты тоже пресвитерианский пастор. Я не хочу покидать пресвитерианство.

Она высказала свое мнение. Но при этом она и не догадывалась о моих сомнениях: в то время я еще надеялся, что тропа оборвется у дверей англиканской церкви и не заведет меня дальше. Я надеялся, но не был уверен.

Курс Евангелия от Иоанна был оценен так высоко, что мне предложили вести его и в следующем семестре, то есть, попросили перейти на полную ставку преподавателя. И эти занятия прошли еще успешнее.

Когда я вел занятия по истории церкви, ко мне подошел один из моих лучших учеников (бывший католик) с вопросом, которого я прежде не слышал:
- Профессор Хан, вы уже показали нам, что боевой клич Реформации - sola fide - не подтвержден Писанием, и апостол Павел не учил этому. Вы знаете, что вторым боевым кличем Реформации было sola scriptura, что одна только Библия является нашим авторитетом, только Библия, но не Папа, Церковь или Предание Церкви. Профессор, где именно Библия учит тому, что 'одно Писание' есть наш единственный авторитет?

Я смотрел на него и медленно покрывался холодным потом.

Такого вопроса я прежде не слышал никогда. В семинарии за мной закрепилась репутация своеобразного сократовского овода, всегда готового задать 'заковыристый' вопрос, но именно этот никогда не приходил мне в голову.

И я сказал то, что сказал бы на моем месте любой не готовый к ответу преподаватель:
- Но это же глупый вопрос!

Едва эти слова слетели с моих губ, я застыл, потому что когда-то поклялся себе, что, будучи наставником, никогда не произнесу ничего подобного.

Юноша не смутился и не оробел: он знал, что вопрос не был глупым. Он взглянул мне прямо в глаза и сказал:
- Тогда дайте мне глупый ответ.
- Ну, во-первых, - сказал я, - мы могли бы обратиться к 5:17 Евангелия от Матфея. Затем - ко Второму Посланию к Тимофею 3:16-17, где сказано: 'Все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности, да будет совершен Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен'. И взглянем к тому на слова Иисуса относительно Предания в 15 главе Евангелия от Матфея.
Джон не хотел останавливаться на этом и пошел дальше:
- Но, профессор, в 15 главе Евангелия от Матфея Иисус осудил не все Предание, а только неправильно толкуемое людьми. И когда во 2 Послании к Тимофею говорится 'Все Писание', там не говорится, что сутью учения является 'только Писание'. Значимы также молитва, проповедь и множество других вещей. И потом - что насчет Второго Послания к Фессалоникийцам 2:15?
- Да.., - сказал я ослабевшим голосом, - да, так что насчет Второго Послания к Фессалоникийцам?
- Павел говорит Фессалоникийцам: 'Итак, братия, стойте и держите предания, которым вы научены или словом, или посланием нашим'.
Я начал отступать:
- Знаешь, Джон, мы уже уклонились от темы. Давай пока разойдемся, а на следующей неделе я тебе что-нибудь да отвечу.

Не сказал бы, что он был удовлетворен, но не был доволен и я. Вечером, возвращаясь домой кружным путем, я поднял глаза к звездам со стоном: 'Господи, что же происходит? Где Библия учит sola scriptura?'

В своем противостоянии Риму протестантизм опирался на два столпа, на две монументальные основы, и вот одна из них уже пала, а вторая шаталась. Меня охватывал страх.

Я искал всю неделю, но не нашел ничего. Я обзвонил всех своих друзей, но не продвинулся ни на шаг. Наконец я позвонил двум лучшим богословам Америки, бывшим прежде моими наставниками.

Они были совершенно шокированы тем, что я поднимаю подобный вопрос, и еще более встревожены тем, что меня не удовлетворили их ответы.

К одному из них я обратился со словами:
- Может быть, я страдаю амнезией, но я как-то забыл те простые причины, из-за которых мы считаем Библию своим единственным авторитетом.
- Скотт, но ведь это же глупый вопрос!
- Тогда дайте мне глупый ответ.
- Скотт, - сказал он, - ты на самом деле не сможешь почерпнуть sola scriptura непосредственно из Писания. Ведь Библия прямо не утверждает, что является единственным христианским авторитетом. Sola scriptura - это суть Реформации, исторически сложившаяся в противовес претензиям католиков на авторитетность для христиан Библии, Церкви и Предания. И потом, sola scriptura для нас скорее отправная точка, скорее богословское положение, чем доказуемый вывод.
И он привел мне те же самые тексты Писания, на которые я ссылался в беседе с учеником. Я ответил ему тем же уточняющим вопросом.
- И что же дальше? - хотел я знать.
- Скотт, но ты только взгляни, чему учит католическая церковь. Ведь это же очевидно, что она ошибается.
- Очевидно, что ошибается, - согласился я, - но какие у нас основания считать неправым Предание Церкви? И потом, что подразумевает апостол Павел, когда в Послании к Фессалоникийцам требует 'держать предания, которым вы научены или словом, или посланием нашим'? Обучая, мы настаиваем на том, что христиане должны верить только Библии, - усилил я нажим, - но Библия нигде не учит, что является единственным авторитетом!
Я позвонил другому богослову:
- Что является для вас столпом и утверждением истины?
- Библия, разумеется.
- Тогда почему в Первом Послании к Тимофею (3:15) Библия утверждает, что столпом и утверждением истины является церковь?
- Скотт, ты меня просто кладешь на лопатки!
- Я сам себя чувствую так, словно меня уложили на обе лопатки!
- Но, Скотт, какая церковь?
- А много ли церквей претендуют на то, что они столп и утверждение истины?
- Скотт, ты не имеешь в виду, что собираешься стать католиком?
- Надеюсь, что нет.

Я чувствовал, что подо мной трясется земля, словно у меня выдергивают ковер из-под ног. Ведь этот вопрос по значимости превосходил все другие, но никто не мог дать на него ответа.

Некоторое время спустя ко мне подошел председатель правления семинарии и от имени администрации предложил принять должность декана семинарии. Так высоко были оценены проведенные мною курсы занятий и увлеченность ими учеников.

Это была работа, получить которую я мечтал лет в пятьдесят! А тут ее буквально подносили на блюдечке, и мне было при этом всего двадцать шесть лет. Я отказал ему, будучи даже не в состоянии объяснить причину такого решения. Придя вечером домой, я рассказал об этом предложении жене.
- Кимберли, нет в мире ничего, чего я желал бы больше, чем преподавать в семинарии. Но я хотел бы быть полностью уверен в том, что обучаю только истине. Когда-нибудь я предстану перед Христом и должен буду дать Ему отчет в том, чему я учил его народ. И в этот момент я не смогу спрятаться за вероисповеданием или за спинами профессоров. Я должен буду посмотреть Ему прямо в глаза и сказать: 'Господи, я учил их лишь тому, чему учил меня Ты Словом Своим'. А сейчас я не уверен, что смогу так сказать. И пока я не уверен в этом, я не считаю себя вправе быть наставником.
Я умолк и ждал ее ответа.
- Ну что же, Скотт, - сказала она смиренно, - это именно то, что я всегда в тебе ценила. Но это означает, что мы должны будем довериться Господу в получении другой работы.

Господь да благословит ее.

Этот разговор привел и к другому болезненному решению. Я объявил старейшинам Пресвитерианской Церкви Троицы о своей отставке.

В этот момент я совершенно не знал, что мне делать, но, по крайней мере, я был честен. Я не мог быть наставником до тех пор, пока не обрету внутреннюю ясность и не буду чист перед Господом. Мы с Кимберли вверили себя Ему и молились о том, чтобы Он направил наш путь.

Я знал лишь одно: я хочу верить, понимать, учить и любить так, как это было поведано Им в Слове Его.

Кимберли:

Начало нашей жизни в Вирджинии я бы назвала 'Повестью о временах года'. Мы вступили в 'лето' наших мечтаний и надежд. Скотт был пастором Пресвитерианской Церкви Троицы, преподавал в Христианской школе Фэрфакса, а год спустя стал наставником в местной пресвитерианской семинарии. Я была женой пастора, которой я всегда надеялась быть, и впервые стала матерью.

Скотт читал проповеди и обучал ребят, делясь со мной всем, что было у него на сердце во время исследований и подготовки к занятиям, и я была счастлива находиться под его влиянием. У нас появилось много новых друзей, и были близкие друзья из семинарии, жившие недалеко от нас и помогавшие при переезде.

4 декабря 1982 года родился Майкл Скотт. Сколько изменений внес он в нашу семью! Сама жизнь приобретала большее значение из-за того, что мы могли разделить ее с маленьким человеком, с которым можно было петь, молиться, которому можно было рассказывать о Боге. Остающийся в нас эгоизм, которого мы раньше в себе не замечали, день за днем (и ночь за ночью) бросал нам вызов, что заставляло чаще прежнего обращаться за поддержкой к Господу.

Скотт начал пристальнее изучать литургию и внес несколько интересных изменений в церковное богослужение. Мы начали праздновать хлебопреломление еженедельно, что было несколько необычным для пресвитерианской церкви. Но, хотя принятие тела и крови Христовых и происходило гораздо чаще, мы все еще полагали, что это лишь символический образ жертвы Спасителя, не более чем ее символическое олицетворение. Скотт же, исследуя Евангелие от Иоанна и Послание к Евреям во время подготовки к проповедям и занятиям, то и дело сталкивался с вопросами, которые серьёзно беспокоили его.

Множество глубочайших прозрений Скотт почерпнул у Отцов древней Церкви, некоторыми из которых он делился с прихожанами во время проповедей. Для нас обоих это было довольно неожиданно, потому что во время обучения в семинарии мы никогда не читали Отцов Церкви. Напротив, на выпускном курсе мы не раз жаловались своим друзьям, что предлагаемый англиканским священником курс основан на ранних преданиях и разносит 'вирусы ползучего романизма'. И вдруг Скотт начал ссылаться на них во время проповедей!

Как-то вечером Скотт вышел из своего кабинета и сказал:
- Кимберли, я должен быть честен с тобой. Ты знаешь, что меня мучают вопросы, с которыми я борюсь. И я на самом деле не знаю, как долго мы будем оставаться пресвитерианами. Возможно, мы перейдем в англиканскую церковь.

Я рухнула в кресло и разрыдалась. Я думала о том, что не хочу оставлять пресвитерианство и переходить в англиканство, о том, что если бы я хотела быть женой англиканского священника, я бы за него и вышла, или вообще бы осталась одна. Как далеко собирался Скотт зайти в своем 'паломничестве'? Одно я знала бесспорно - тогда Скотт и не думал о том, что католики могут быть истинными христианами, и ничто не предвещало случившегося позже.

А затем пришел тот роковой вечер, когда один из учеников Скотта (бывший католик) спросил его, где Библия учит sola scriptura?

Ища ответ на заданный молодым человеком вопрос, Скотт делился со мной своей глубочайшей тревогой: в основании раскола, произошедшего во времена Реформации между протестантами и католиками лежали два главных догмата: 'мы оправданы одной только верой' и 'единственным авторитетом для нас является Библия'. Мы со Скоттом уже исследовали вопрос оправдания и перестали поддерживать протестантскую точку зрения. Но что, если и авторитет Библии не имеет обоснования в Священном Писании? Что тогда?

В конце учебного года глава семинарии предложил Скотту принять место декана. Декан! В двадцать шесть лет! Но Скотт отказался от этого фантастического предложения. Он объяснил, что не вправе оставаться пастором в то время, когда его мучает столько важнейших и неразрешимых вопросов. Он нуждался в таком месте, где он мог бы исследовать столь волнующую его тему, где он мог с чистым сердцем и полной убежденностью учить Слову Божьему, не испытывая сомнений в том, что обучает истине.

Мне было тяжело слышать это, но я высоко оценила его честность. И не стоило больше задавать вопросов, потому что ему предстояло в Судный День предстать перед Христом, и он должен был быть способен дать ответ, зачем и чему именно он учил. Такое решение повергло нас на колени.

После молитвы мы решили вернуться в Гроув Сити, город, где находился наш колледж. Когда мы уже приняли это решение и уже продали дом, Скотту позвонил директор колледжа и предложил ему должность. Мы восприняли это как знак благословения Божьего для нас вернуться в Гроув Сити. Мы упаковали вещи и попрощались с нашими добрыми друзьями для того, чтобы вступить в новый этап нашей жизни.

{mospagebreak}

5. НА ПУТИ К ЦЕРКВИ

Скотт:

Мы с Кимберли решили вернуться в тот университетский городок, где мы когда-то встретились. В этом чудном городке, полном знакомых людей, мы собирались вести спокойную семейную жизнь, а я надеялся найти такую работу, которая позволяла бы мне посвящать свободные вечера исследованию непростых вопросов, так тревоживших меня.

Меня пригласили работать помощником президента колледжа Гроув - Сити. Такая работа была для меня идеальной. С девяти до пяти я занимался административной деятельностью и вел один курс в семестр на кафедре богословия, куда меня также пригласили. Это позволяло посвящать вечера занятиям.

Один из моих бывших преподавателей спросил, почему мы вернулись в город. Он слышал, что я был пастором растущего прихода в Вирджинии и педагогом в местной семинарии, и был расстроен тем, что мы вернулись. Я ответил, что жить неподалеку от столицы государства всегда приходится в очень напряженном ритме, а мы хотим уделять больше внимания нашей семейной жизни... Я не мог рассказать ему об истинных причинах переезда, поскольку сам терялся в сомнениях.

Вскоре после нашего переезда, во время посещения родителей жены в городе Цинциннати, я наткнулся на магазин старой книги, который выкупил библиотеку скончавшегося недавно священника, известного своим глубоким знанием Священного Писания. В течение следующих двух лет я выкупил около тридцати коробок его богословских книг. Я отдавал изучению их пять, шесть, а иногда и семь часов в день, посвящая этому вечернее и ночное время. Я проработал как минимум двести книг и впервые познакомился с католическим богословием 'из первых рук'.

Порой по вечерам я играл с Кимберли в игру под названием "Угадай богослова". Как-то я прочитал раздел из материалов II Ватиканского собора и спросил, кто автор.
- Это очень похоже на одну из твоих проповедей в Вирджинии, - ответила Кимберли. - Ты даже не знаешь, как много твоих проповедей я прослушала.
- Это не моя проповедь. Можешь себе представить, что это II Ватиканский собор?
- Я не хочу об этом слышать, - это все, что она мне ответила.
Я продолжал штудировать самые разные книги по католическому богословию. Как-то вечером я остановился посреди гостиной по пути в кабинет и сказал:
- Кимберли, я хочу быть честным с тобой. В последнее время я читаю очень много католических книг, и мне кажется, что Господь зовет меня в католическую церковь.
- Разве мы не можем перейти в англиканство? - быстро спросила она.

Видимо, для нее существовало нечто еще более страшное, чем англиканство, но мысль о католичестве даже не приходила ей в голову.

Я посетил византийскую католическую семинарию, только чтобы поприсутствовать на их вечерней службе. Это не была месса, это была лишь долгая молитва со всеми поклонами, ладаном и иконами, запахами и колоколами. Когда она закончилась, и один из семинаристов спросил меня, как мне понравилось на вечерней, я смог лишь пробормотать:
- Теперь я знаю, зачем Бог дал мне тело: чтобы поклоняться Господу в храме вместе с Его народом.

На пути домой я взывал к Богу и молил Его о помощи. Я всё ещё надеялся найти какой-нибудь роковой изъян, брешь, которая могла бы уберечь меня от "переправы через Тибр", или, иными словами, от "папизма".

Так я стал присматриваться к православию. Я встретился с Питером Гилквистом, перешедшим из евангелизма в антиохийское православие, чтобы узнать, почему он предпочел православие католичеству. Его доводы усилили мое ощущение, что протестантизм - это заблуждение, но его аргументы о превосходстве восточного православия над католичеством не удовлетворили меня и показались поверхностными. Я понял, что различные православные церкви, также как и протестантские, были безнадежно разобщены между собой, и, кроме того, разделены по национальной принадлежности. Различные православные церкви именуют себя греческой, русской, румынской, болгарской, венгерской, сербской и так далее. Они сосуществовали друг с другом на протяжении столетий как множество братьев, лишившихся отца.

Дальнейшее исследование привело меня к мысли, что православие великолепно в своем богослужении и церковной традиции, но консервативно и несовершенно в богословии. Я убедился, что в его учении присутствуют заблуждения и уклонение от истин Писания и учения католической церкви, особенно в вопросе "filioque" ("и Сын"), добавленного в Никейский Символ Веры. К тому же мне показалось, что православие отвергло Папу в качестве главы Церкви скорее из политических соображений, не опираясь при этом на серьёзные богословские доводы. Я понял, что на протяжении веков православие начало все больше превозносить царя и государство, подчинив им и патриарха, и церковь, что получило название 'цезаропапизм'. Эта православная установка, вероятно, привела и к тем трагическим событиям, которые происходили в России в 20 веке.

После окончания семинарии я часто вел долгие телефонные беседы с моим старым другом из Гордон-Конвелл, которого звали Джерри Мататикс. Он был действительно очень близок мне по духу, любил Библию так же горячо, как и я, и так же яростно ненавидел католическую церковь. В это время он был пастором пресвитерианской церкви в Гаррисбурге. Мы оба были убеждены, что католическая церковь абсолютно противоположна многим протестантским вероисповеданиям - методистам, лютеранам или Ассамблеям Бога, каждое из которых, как нам думалось, могло ошибаться в том или ином вопросе, но в целом являлось истинной церковью Христовой.

Но ошибочность католической церкви была много серьёзнее, чем какие-то богословские несовершенства, поскольку на земле не было иного вероисповедания, столь неистового в отстаивании собственной правоты, чем католическая церковь. Например, методисты никогда не претендовали на то, что являются единственной подлинной Церковью, основанной Христом, лютеране никогда не утверждали, что их основатель - единственный и непогрешимый наместник Христа на земле, а Ассамблеи Бога не называли себя хранителями священнической преемственности, идущей от самого апостола Петра.

Как утверждал когда-то кардинал Ньюман, - и мы с Джерри были с ним согласны, - если католическая церковь не права, то это поистине дьявольская неправота. Но если учение католицизма истинно, то эта церковь установлена и хранима самим Богом, - однако едва ли кто-нибудь из нас мог всерьез допустить такое.

Если честно, я с ужасом думал о той минуте, когда Джерри выяснит, что я читаю и размышляю об этом. Но поскольку мы говорили долго и помногу, я отдавал себе отчет в том, что это только вопрос времени.

И однажды ночью это, наконец, случилось. Мы больше часа беседовали о Писании, когда внезапно я почувствовал потребность прочесть ему один отрывок из книги "Дух и формы протестантизма" отца Луи Буэра. Я не собирался зачитывать ему название, автора и даже его вероисповедание. Мне только хотелось узнать его реакцию. После долгой паузы он выдохнул:
- Ну и ну, вот это сказано, Скотт! Откуда ты это прочел?
Его ответ застал меня врасплох... Что мне было делать теперь? Я очень тихо ответил:
- Из Луи Буэра.
- Буэра? Никогда о нем не слышал. Он кто? Англиканин?
- Нет.
- Ну что ж, я могу почитать и лютеранина.
- Нет, он не лютеранин.
- Тогда кто же он? Методист?
- Нет.
- Да брось, Скотт! Я что, должен тебя двадцать раз спрашивать? Брось эти игры. Кто он?
- Католик, - пробормотал я, прикрыв рот рукой.
Я услышал, как Джерри пощелкал по трубке и сказал:
- Скотт, у меня должно быть плохая связь, я не расслышал, что ты сказал.
Я еще больше понизил голос и прошептал:
- Я сказал, что он католик.
- Скотт, у меня, похоже, действительно какие-то неполадки с телефоном. Я готов поклясться, ты сейчас произнес, что он католик.
- Я так и сказал, Джерри. Я в последнее время читаю много католической литературы.
И из меня внезапно полилось то, что так долго копилось внутри:
- Джерри, я должен тебе сказать, что я наткнулся на россыпи золота. Не знаю почему, но в семинарии нам никогда не говорили об истинных алмазах современного богословия, о таких умах как Анри де Люба, Реджинальд Гарригу-Лагранж, Йозеф Ратцингер, Ганс Урс фон Бальтазар, Йозеф Пипер, Жан Даниэлу, Кристофер Доусон и Матиас Шебен. Это просто невероятно: даже если они ошибаются, все равно это россыпи чистого золота!
- Ух, Скотт! - Джерри был ошеломлен. - Притормози! Подожди секунду! Что происходит?
- Джерри, я надеюсь, что ты мне поможешь, - выдохнул я.
- Я помогу тебе, - ответил он, - брат, я помогу тебе. Пришли мне список названий, и я пришлю тебе список самых лучших антикатолических книг, которые я знаю.

Я послал Джерри список лучших прочитанных мною книг по католическому богословию. Когда он мне ответил, как и обещал, в ответном списке я увидел, что я уже прочел каждую из тех книг, которые он мне рекомендовал.

Джерри перезвонил месяц спустя.

Кимберли с трудом скрывала свое волнение. Она надеялась и молилась о том, чтобы Бог ниспослал мне помощь. Когда я поднял телефонную трубку, она прошептала:
- Наконец-то кто-то поговорит с тобой серьёзно, Скотт! Я буду молиться за ваше общение.
За прошедший с нашего последнего разговора месяц Джерри прочел каждую из перечисленных в моем списке книг и еще несколько сверх того.
- Не мог бы ты прислать мне еще какие-то названия? Мне на самом деле хотелось бы быть более обьективным, - попросил он меня.
Для Кимберли Джерри был 'рыцарем в сверкающих доспехах', которого Бог послал спасти мужа от ереси. И он имел для этого все верительные грамоты. Он был академическим ученым со специализацией в древнегреческом и латыни, он изучал древнееврейский и арамейский языки. Он был более чем готов к бою.
- Конечно, Джерри, - ответил я, - я буду рад порекомендовать тебе еще кое-какие книги.
Спустя месяц мы с ним беседовали по телефону три или четыре часа, часов до трех утра. После этого я тихо проскользнул в постель, опасаясь разбудить Кимберли.
- Ну, как все прошло? - прошептала она. Она, как оказалось, не сомкнула глаз.
- Все прошло великолепно.
Она села на постели.
- На самом деле?! Я знала, что Бог услышит мои молитвы и Джерри поможет тебе.
- Джерри помогает. Он прочел каждую книгу из тех, что я посоветовал ему.
- Скотт, он действительно отнесся серьёзно ко всему этому?
- Вне всяких сомнений.
- И что он думает? - спросила она.
- Ну, пока что он говорит, что нет ни одного католического догмата, которому он не нашел бы подтверждения в Священном Писании.
Такого Кимберли не ожидала.
- Что? - переспросила она.
Я не видел ее лица, но услышал, как она рухнула обратно в постель, зарылась лицом в подушку и начала всхлипывать. Я попытался ее утешить, но она сказала:
- Не дотрагивайся до меня. Я чувствую себя так, словно меня предали.
- Прости меня. Прости меня, Кимберли. Джерри все еще работает над этим, так что не стоит терять надежду.

Джерри, призванный спасти меня, в конце концов, сам был смыт волной. Он начал свое собственное углубленное исследование Писания, и в результате увидел, какой глубокий смысл обретало католическое учение в свете богословия завета и трудов древних Отцов Церкви.

Мы множество раз беседовали по телефону, пытаясь понять, в чем же ошибается католическая церковь. Это была аксиома. Но как мы могли доказать это? Как только мы начинали чувствовать ахиллесову пяту, мы тут же находили ответ, причем ответ окончательный, не подлежавший сомнению. Мы начали нервничать.

Тем временем Кимберли родила нашего второго ребенка, Габриэля. Это была великая радость, но в то же время в нашей семье все больше ощущалась необходимость окончательного разрешения всех противоречий. Как у любой занятой матери, у Кимберли оставалось мало времени на занятия богословием, и она все больше ощущала сомнения и неуверенность. Но я давил на нее как фанатик.

Это было очень тяжело, поскольку Кимберли на самом деле не хотела разговаривать о католической церкви. Еще тяжелее было то, что и большинство священников, которых я посетил, не хотели даже и слышать о ней. Я втайне искал священника, который мог бы ответить мне на все еще остающиеся вопросы. Один за другим, они разочаровывали меня. Одного из них я спросил:
- Отец Джим, как бы я мог обратиться к католической церкви?
- Во-первых, не называй меня отцом, - сказал он, - ну, а во-вторых, я не думаю, что тебе необходимо обращение. Cо времен II Ватиканского собора переход из одной конфессии в другую противоречит духу экуменизма! Старайся просто быть настоящим пресвитерианцем. Ты принесешь больше блага католической церкви, оставаясь на своем месте.
- Послушайте, отец, - ответил я изумленно, - я не прошу переводить меня в католичество силой. Я думаю, что Бог призывает меня в Церковь, где я обрел свой дом, свою семью по Завету.
Он вежливо ответил:
- Ну, если ты хотел найти человека, который помог бы твоему обращению, ты пришел не по адресу.

Я был ошеломлен. Возвращаясь домой, я молил Бога послать мне кого-нибудь, кто смог бы дать ответы на мои вопросы. И мне показалась удачной пришедшая в голову мысль: почему бы не записаться на богословские курсы в католическом университете?

Я подал заявление на докторскую программу в Университете Дюкесне в Питтсбурге, был принят и начал обучение. Я ездил на занятия каждую неделю. Я был единственным протестантом среди семинаристов и единственным студентом, защищавшим Папу Иоанна Павла II! Это было чем-то сверхъестественным! Я ловил себя на том, что объясняю священникам (и даже бывшим священникам), как обоснованы в Священном Писании некоторые положения католицизма, особенно в богословии Завета. Не слишком-то разумно было искать здесь ответы на мои вопросы.

Как-то раз друг-католик из Гроув Сити поехал вместе со мной в Питтсбург, где мы встретились с отцом Джоном Дебики, священником Опус Деи. Прежде я никогда не слышал об Опус Деи. Я знал лишь одно - это был единственный священник, внимательно отнесшийся к моим проблемам. Он дал глубокие, продуманные ответы и сказал, что постоянно молится за меня. Это был очень скромный человек: лишь позже я узнал, что он изучал богословие в Риме, где и защитил докторскую диссертацию.

Несколько католиков из Дюкесне подошли ко мне однажды и сказали:
- В твоих устах Писание звучит как песня. Все, что ты говоришь - это слова истинного католика.
- Я был бы счастлив, если бы это было так на самом деле, - ответил я.
Вечером этого дня я сказал Кимберли:
- Ну почему только мы с Джерри видим в Писании эти католические принципы?
Она ответила несколько цинично:
- Может быть, это потому, что Церкви, о которой вы читаете, уже не существует в мире?

Я задумался о том, могло ли быть правдой то, что она имела в виду. И это испугало меня. Я знал, что Кимберли молится о помощи для меня; я и сам много молился.

Кто-то прислал мне пластиковые четки. Взглянув на их бусины, я почувствовал величайшее препятствие на пути моего обращения, которое сводилось к одному лишь слову: Мария. (Католики даже представить себе не могут, насколько тяжело христианину-протестанту принять учение о Марии). Так много положений католической церкви было доказано и находило подтверждение в Библии, что и здесь я решил непредубежденно искать истину.

Я заперся у себя в кабинете и начал тихо молиться. Я говорил: 'Господи, католическая церковь оказывается безупречно правой в девяноста девяти случаев из ста. Последним препятствием остается Мария. Я заранее прошу простить меня, если то, что я собираюсь сделать, оскорбит Тебя:Мария, если Ты хотя бы вполовину такова, как говорит о тебе католическая церковь, пожалуйста, прими это особое прошение, которое кажется невозможным :'

Я тогда впервые молился на четках. Я молился несколько раз о том же на следующей неделе, но затем забыл об этом. Тремя месяцами позже я понял, что с того дня, когда я прикоснулся к своим первым четкам, кажущаяся неразрешимой ситуация изменилась полностью. Моя молитва была услышана!

Я был сражен своим невниманием и неблагодарностью. Я немедленно возблагодарил Бога за его милосердие, взялся за четки и с тех пор молился на них ежедневно. Это самая мощная молитва - великое оружие, сила которого есть чудо Боговоплощения: Бог избрал скромную незнатную девственницу и соделал ее земной родительницей человеческого тела Того, кто является вторым Лицом Троицы, благодаря чему Он стал нашим Спасителем.

Некоторое время спустя мне позвонил старый друг, с которым мы учились в колледже. Он прослышал о том, что я, как он выразился, флиртовал с "вавилонской блудницей". Он не тратил слов впустую.
- Так что, Скотт, ты уже боготворишь Марию и поклоняешься ей?
- Перестань, Крис, ты же знаешь, что католики не поклоняются Марии, они просто почитают ее.
- Но на самом деле, Скотт, какая разница? Это ведь все равно не по Библии!
Я не знал, что сказать. Перебирая свои четки, я шепотом просил Марию помочь мне. Ободренный, я ответил:
- Возможно, ты будешь удивлен.
- Ну?

Я просто начал говорить все, что приходило в мой разум.
- На самом деле это очень просто, Крис. Вспомни два основных библейских принципа. Во-первых, Христос как человек безупречно выполнил закон Бога, включая заповедь почитать отца и мать своих. Древнееврейское слово, означающее 'почитание' - 'кабодах' - буквально означает 'прославлять'. И Христос почитал не только своего небесного Отца, столь же совершенно почитал Он и свою земную мать, Марию, соделав ее причастницей Своей божественной славы. А второй принцип еще проще: мы должны уподобиться Христу, не только почитая своих собственных матерей, но и почитая ту, которую почитал Он, прославив ее, как Он прославил ее.
- Подобного объяснения я никогда прежде не слышал, - сказал Крис после долгой паузы.
- Честно говоря, я тоже. Крис, я всего лишь суммировал то, что на протяжении столетий говорят Папы о почитании Марии.
Он снова пошел в наступление:
- Папы - это одно, а где это подтверждает Писание?
Не задумываясь, я ответил:
Евангелие от Луки 1:48 говорит ':ибо отныне будут ублажать меня все роды'. То, чему служат четки, полностью подтверждено Священным Писанием.
За этим последовала длинная пауза, после чего Крис резко сменил тему.

С тех пор во мне постоянно жило чувство, что молитва на четках на самом деле углубляет мое богословское проникновение в Писание. Разумеется, главным в молитве было размышление над пятнадцатью славными и скорбными тайнами, но мне открылось то, что молитва сама есть великое богословие, она даёт нам познание всех тайн нашей веры, превосходя, но не отрицая рациональные способности нашего интеллекта. Молитва подчинена высшей логике - той, которую некоторые богословы называли 'логикой любви'.

Эту 'логику любви' я впервые обнаружил, размышляя о Святом Семействе из Назарета - примере для подражания в нашей семейной жизни. Это размышление вновь привело меня к идее завета между Богом и людьми, и далее к внутреннему самобытию Бога как вечной Семьи: Отца, Сына и Святого Духа. Это откровение затопило мое сердце и разум, но я все еще не был уверен, что католическую церковь следует безо всяких оговорок считать Божией семьей Завета на земле. Это требовало дальнейшего исследования и еще более горячих молитв.

В это время мы с Джерри постоянно общались по телефону. Как-то раз он пригласил меня принять участие в его встрече с одним из лучших преподавателей нашего колледжа. Это был доктор Джон Герстнер, выпускник Гарвардского Университета, кальвинист и богослов с очень сильными антикатолическими убеждениями. Джерри сказал ему, что мы серьезно изучаем те аргументы, которыми католическая церковь доказывает свою правоту; и доктор Герстнер был полон желания встретиться с нами, чтобы обсудить эти вопросы.

Джерри организовал встречу. Мы решили взять с собой английский и греческий тексты Нового Завета, еврейскую Библию, материалы католических соборов и некоторые богословские книги. Мы были готовы обсуждать любые темы, но в о обенности концепцию sola fide.

Мы должны были встретиться втроем за ужином в ресторане, неподалеку от дома Джерри в Гаррисбурге. Это означало, что мне и доктору Герстнеру предстоит совместная поездка на автомобиле туда и обратно, которая должна была продлиться несколько часов. Думая о предстоящей встрече с таким твердым в вере и эрудированным человеком, я испытывал волнение и нервозность.

Во время поездки у нас было четыре часа интенсивной богословской беседы. Я поделился всеми своими идеями и откровениями о католической церкви как о завершающем этапе Божьего плана спасения, перешедшего из Ветхого Завета в Новый, где католическая церковь стала воплощением Нового Завета на земле.

Доктор Герстнер внимательно выслушал меня, отвечая на каждый мой аргумент уважительно и серьёзно. Многие из них показались ему свежими и неожиданными. Тем не менее он продолжал утверждать, что ни один из моих аргументов не может быть поводом к тому, чтобы войти в римско-католическую церковь, которую он назвал не иначе как 'синагогой Сатаны'. На каком-то этапе беседы он спросил:
- Скотт, где в Библии вы находите обоснование Папы той власти, которую он взял на себя?
- Доктор Герстнер, вы знаете, что Евангелие от Матфея придает особое значение роли Христа как Сына Давидова и Царя Израилева, посланного Отцом открыть врата Царствия Небесного? Я уверен, что в своем Евангелии Матфей 16: 17-19 показывает нам, как Христос утверждает это Царство. Он дал Симону три вещи: Он нарек его Петром (что означает 'скала'), обещал утвердить на нем Свою церковь и вручил ему ключи от Царствия Небесного. Последнее кажется мне особенно интересным. Когда Иисус говорит о 'ключах от Царствия Небесного', он ссылается на очень важный отрывок из Ветхого Завета, Книгу Пророка Исайи 22: 20-22, где Иезекия, законный наследник трона Давидова и царь Израилев во дни Исайи, меняет своего старого царедворца Севну на Элиакима, сына Хелкиина. Каждый мог бы сказать, кто из царского окружения является царедворцем, так как ему вручались 'ключи от царства'. Иисус поставил 'царедворца' в Своей Церкви, ибо она есть Его Царство на земле. Ключи - это символ, и после Петра они не могли исчезнуть, но неизбежно должны были перейти к его преемнику и так далее на протяжении веков.
- Это разумный довод, Скотт, - сказал он.
- Тогда почему мы, протестанты, отвергаем это?
- Подобное обоснование мне прежде не приходилось слышать. Я бы хотел немного поразмыслить об этом. Давайте перейдем к другим вашим идеям.

Я начал объяснять, что семья Завета была всеохватывающим принципом, сущностью католической веры. Понятие семьи объясняет то, что Мария является нашей матерью, Папа - нашим отцом, святые - нашими братьями и сестрами, церковные праздники - годовщинами и днями рождений.
- Доктор Герстнер, вы понимаете, насколько все становится логичным и непротиворечивым, если считать идею Завета центральной во всем Священном Писании?
Он слушал очень внимательно.
- Скотт, я думаю, вы придаете слишком большое значение идее Завета.
- Может быть, и так, доктор Герстнер, но я абсолютно убежден, что Завет стоит в центре всего Священного Писания, точно также как были убеждены в этом такие великие протестанты как Жан Кальвин и Джонатан Эдвардс. Но я также убежден и в том, что Завет - это не контракт, как это объясняли они, а скорее священные семейные узы между Богом и его народом. Если в чем-то я ошибаюсь, покажите мне, где именно. Пожалуйста. Это спасло бы мою карьеру протестантского пастора.
- Отложим этот разговор до встречи с Джерри, - ответил он.

Прибыв к месту встречи, мы провели долгие часы, обсуждая различные вопросы, причем особое место было уделено идее оправдания. Я высказал католические представления о том, что оправдание - это не просто освобождение от долга или снятие вины, но, согласно Собору в Тренте, оправдание - это усыновление Богу. В течение шести часов Джерри и я высказывали различные католические положения; ни одно из них не было опровергнуто. Мы также подняли много вопросов, на которые не получили удовлетворяющих нас ответов.

В конце беседы мы с Джерри взглянули друг на друга, - мы были оба бледны. Для нас это было ударом. Мы надеялись и молились о том, чтобы кто-нибудь мог избавить нас от странной и унизительной необходимости перехода в другое вероисповедание.

Когда мы ненадолго остались одни, я сказал:
- Джерри, я чувствую, что вся наша протестантская традиция трещит по швам. Направляясь сюда, я предполагал, что наши аргументы будут разбиты в пух и прах. Но ничто в учении католической церкви не было поколеблено. Процитированные тексты Собора в Тренте рассматривались вне контекста. Наш оппонент попросту искажает учение церкви, высказывая отдельные положения и не приводя тех толкований, которые дает церковь.

Во время нашей обратной поездки я еще немало разговаривал с доктором Герстнером. Я попросил его назвать те места, где Библия учит о sola scriptura, и не услышал от него ничего нового. Вместо этого он обратился ко мне с вопросом:
- Скотт, если вы согласны с тем, что мы сейчас имеем богодухновенное Писание - истинное Слово Божие, - зачем нам что-нибудь еще?
- Доктор Герстнер, - ответил я, - дело не в том, что нужно нам. Но раз уж вы спрашиваете:Со времен Реформации появилось более двадцати пяти тысяч разных протестантских вероисповеданий, и специалисты утверждают, что каждую неделю образуется еще пять новых. Каждое из них претендует на следование Святому Духу и букве Писания. Несомненно, здесь есть некое несовершенство. Я думаю, что отцы нации, создатели конституции США, не позволили бы так поступать подобным образом. Можете ли вы представить себе, что мы имели бы сегодня, если бы, дав нам столь совершенный документ, они снабдили его следующим напутствием: 'Пусть дух Джорджа Вашингтона объяснит каждому, что ему надо делать'? У нас воцарилась бы анархия, которая, в сущности, и присутствует у протестантов в том, что касается бесконечного дробления церквей и вероучительных разнотолков. Напротив, отцы нации дали нам нечто сверх Конституции: они дали нам систему государственного управления, состоящую из Президента, Конгресса и Верховного Суда, каждый из которых необходим для управления государством и реализации положений конституции. И если этого едва хватает, чтобы управлять такой страной, как наша, то не требуется ли нечто подобное для управления всемирной Церковью? Именно поэтому, доктор Герстнер, сам я начинаю думать, что Христос не оставил нас только с книгой и его Духом. На самом деле нигде в Евангелии Он ничего не говорит о писаниях его апостолов; лишь меньше половины из них написало книги, которые были включены в Новый Завет. Христос говорил нечто иное - все те же слова, обращенные к апостолу Петру: 'на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее...'. Так что я все больше склоняюсь к мысли, что Иисус оставил нас с Его Церковью, состоящей из Папы Римского, епископов и соборов, каждый из которых необходим, чтобы управлять Церковью и объяснять нам Священное Писание.
Доктор Герстнер помолчал, задумавшись:
- Все это очень интересно, Скотт, но вы сказали, что не думаете об этом как о первостепенном вопросе? Что же для вас является первостепенным?
- Первостепенным я считаю то, что говорит Писание о Слове Божием, но нигде Слово Божие не сводится к одному только Писанию. Напротив, Библия учит нас, что авторитетное Слово Бога следует искать в Церкви, в ее Предании (2 Послание к Фессалоникийцам 2:15; 3:6), а также в ее проповеди и учении (Первое Послание Петра 1:25; во Втором Послании Петра 1:20-21; Евангелие от Матфея 18:17). Именно поэтому я думаю, что Библия скорее поддерживает католический принцип sola verbum Dei - 'только Слово Божие', чем протестантский лозунг sola scriptura - 'только Писание'.
Доктор Герстнер повторял в ответ, что и Предание Церкви, и Папы, и Вселенские соборы учили тому, что противоречат Священному Писанию.
- Чьей интерпретации Священного писания они противоречат? - спросил я. - Кроме того, все историки Церкви соглашаются в том, что Новый Завет мы получили от Собора в Гиппоне в 393 году и Собора в Карфагене в 397 году, причем оба Собора просили Римского Папу об утверждении их решений. Период с 30 года по 393 год, когда церковь существовала без Нового Завета - очень долгий срок, не так ли? Кроме того, тогда существовало множество других книг, которые люди в то время считали богодухновенными, такие как Послание Варнавы, Пастырь Гермы и Деяния Павла. Существовало также несколько новозаветных книг, таких как Второе Послание Петра, Послание Иуды и Откровение Иоанна Богослова, которые предполагалось исключить из канонического текста. Чье же решение следует считать безупречным и окончательным, если Церковь не обладает непогрешимым авторитетом?
Доктор Герстнер спокойно ответил:
- Папы, епископы и Соборы могут ошибаться и ошибаются. Скотт, как вы можете думать, что Господь сделал Петра непогрешимым?
- Доктор Герстнер, - сказал я после паузы, - и протестанты и католики согласны в том, что слова Петра суть святые слова Божии, по меньшей мере, в двух случаях - когда он писал свои Первое и Второе Послания. Если Бог делает Петра непогрешимым, когда Петр учит церковь письменно в своих Посланиях, почему бы ему не сохранять эту непогрешимость, когда он учит церковь словесно? Если же Бог соделал таковым Петра и других апостолов, записавших Священное Писание, почему бы Ему было не наделить непогрешимостью и их преемников, ведь Он несомненно предвидел анархию, которая воцаряется в отсутствии непогрешимого авторитета? Кроме того, доктор Герстнер, как мы можем быть уверены в том, что двадцать семь книг Нового Завета - это непогрешимое Слово Божие, если заблуждавшиеся Соборы и Папы создавали и утверждали их список?
Я никогда не забуду его ответ:
- Скотт, это просто означает, что мы имеем несовершенный список совершенных текстов!
- Итак, это лучшее, что может сказать протестантизм?
- Да, Скотт, все, что мы можем - это высказывать вероятные суждения, основываясь на исторических свидетельствах. Но нет иного непогрешимого авторитета, кроме Священного Писания.
- Но, доктор Герстнер, открывая Евангелие от Матфея, Послание к Римлянам или Послание к Галатам, как я могу быть уверен в том, что это на самом деле безошибочное, истинное, непогрешимое Слово Божие?
- Скотт, как я уже сказал, все, что у нас есть - это несовершенный список совершенных текстов.

И снова я почувствовал, что неудовлетворен его ответами, хотя я знал, что он очень точно и глубоко высказывает протестантские суждения по всем вопросам. Я погрузился в размышления обо всём сказанном: каковы критерии авторитетности, и в чем заключена очевидная противоречивость, нелогичность протестантской позиции.

Все, что я смог ответить на это, было:
- Мне приходит в голову только одно: если рассматривать этот вопрос непредвзято, получается, что конечным авторитетом обладают Библия и Церковь, и они должны быть в этом едины!

Я вернулся домой ранним утром на следующий день. После того, как я поделился с Кимберли своими впечатлениями от беседы, она запаниковала. Она надеялась, что этот день станет концом всех мучительных поисков.

Она вытребовала с меня обещание:
- Пожалуйста, не совершай этого так резко. Этот переход может оказаться слишком болезненным.
- Кимберли, если я и перейду в католичество, - заверил я ее, - обещаю тебе, что это произойдет не раньше 1990 года. И произойдет это только в том случае, если будет совершенно необходимо, если эти убеждения станут для меня действительно окончательными.

Шел 1985 год. Мне представлялось, что времени на рационально объяснимый и 'достойный' переход у меня более чем достаточно.
- Хорошо, - сказала она, - с этим я еще как-то могу согласиться.

После долгих молитв мы поняли, что мне необходимо перейти к работе на полную ставку. Наилучшим местом для этого нам показался Маркеттский университет, где я обнаружил целую группу выдающихся католических богословов, горевших любовью к церкви и великолепно преподававших церковное учение. Одним из профессоров богословия там был отец Дональд Киф, иезуит, специализировавшийся на богословии Завета. Руку Господа мы увидели в том, что этот университет принял меня в докторантуру по богословию и предложил стипендию и преподавательскую должность ассистента.

В тот момент я не мог и предполагать, что именно в этот момент наша семья вступает в период тяжелейшего испытания.

Кимберли:

Когда мы вернулись в Гроув Сити, в нашей жизни, казалось, наступил 'осенний' период. Подул ветер перемен; краски были необыкновенно прекрасны, но все приметы говорили о приближении увядания и смерти.

С переселением нашей семьи темп жизни несколько изменился. Скотт начал работать с девяти утра до пяти вечера помощником президента колледжа Гроув Сити. Я занималась Майклом и общением с друзьями.

Работа Скотта позволяла ему проводить свободные вечера за многочасовыми занятиями. Он уходил в свой кабинет, затворял за собой дверь, и мне не хотелось открывать эту дверь. Мне не было интересно то, что он читал. Чем дальше дверь была закрыта, тем было лучше для меня.

Наши убеждения на самом деле начали расходиться: отчасти я была занята, беременна нашим вторым ребенком, а отчасти мне просто было неинтересно. Я была уверена в том, что Скотт собирался только пройти боковой тропинкой и вернуться обратно. Самой важной задачей для меня было поддержать стабильность.

Как-то ночью он прервал мой сон восторженным возгласом:
- Кимберли, ты видишь, что нас прямо здесь и сейчас окружают Мария, святые и бесчисленные ангелы?
- Только не в моей спальне! Сейчас же перестань! - резко ответила я.

Меня поразили слова Скотта. Мария! В эти дни он все больше думал о ней. Казалось, что католики так же сосредотачивались на Марии, как мы сосредоточились на Иисусе. Мария была доступна каждому, и каждый мог спрятаться в ее юбках, вместо того, чтобы предстать пред гневным лицом Отца; Мария казалась мне подобной очень просторному запасному входу в милость Божию, в то время как Иисус - это тесный, но прямой вход. Сами эти мысли казались мне ужасными.

Когда-то я прочитала про одного человека в Риме, который однажды реставрировал потолок старинной часовни. При этом он заметил, что в церковь вошла американка и начала молиться. Он подумал, что было бы неплохо немного позабавиться и тихонько позвал:
- Это - Иисус.
Но женщина не отвечала.
Тут он позвал немного громче:
- Это - Иисус.
И снова не услышал никакого ответа. Наконец он громко крикнул:
- Это - Иисус!
Женщина взглянула наверх и прикрикнула:
- Потише! Я разговариваю с Твоей матерью!

Мои наблюдения за тем, как католики рассматривали Марию, заставляло меня думать, что они заменяли любовью, преданностью и даже поклонением Марии любовь, преданность и поклонение Иисусу. Я поделилась этими мыслями со Скоттом, и он с полным пренебрежением ко взглядам протестантов возразил мне, что Мария по меньшей мере была избранной среди многих и наиболее высоко чтимой женщиной всех времен, выносившей Сына Бога и давшей ему его человеческую природу. Протестанты, вероятно, хотят скомпенсировать своим пренебрежением то чрезмерное поклонение, которое оказывают Марии католики.

Когда мне дали слово на рождественском женском собрании в церкви, Скотт побудил меня говорить о Марии. Я подробно рассказала о библейском взгляде на Марию как на женщину Божию, отвергнув все католические представления о ней (которые я в то время считала абсурдными). Я сказала о том, что мы не должны бояться прославлять ее как Матерь нашего Господа, потому что Иисус был и Сыном Божиим, и Сыном Марии.

Сразу после моей проповеди жены двух пасторов спели гимн 'Что это за дитя', умышленно изменив последние слова припева на 'Сын Бога, Божие дитя', потому что непосредственно перед этим собранием один из проповедников выразил опасение, что строка 'Сын Марии, Божие дитя' предполагает некое поклонение Марии. Это необычайным образом подчеркнуло смысл моей проповеди.

Мне напомнили о лекции в семинарии, где доктор Николь сказал о том, что Вселенский Собор провозгласил Марию 'Теотокос', Богоматерью. Сначала всех нас это оскорбило, ведь Мария не создавала Бога! Но он сразу же раскрыл смысл этого утверждения: для осуществления нашего спасения Иисусом должен быть стать человеком в той же полноте, в какой он был Богом, неслиянно и нераздельно соединив две природы в лице Бога-Сына. Поскольку Мария была родительницей Его человеческого тела, она была матерью Иисуса, но поскольку Иисус - Бог, она является матерью Бога. В этой истине не было ничего богохульного, и, как подчеркнул доктор Николь, мы обязаны ей нашим спасением.

Однажды Скотт вышел в гостиную и сказал:
- Кимберли, в последние дни я читаю много католических книг. Я думаю, что Господь призывает меня перейти в католическую церковь.
- Разве мы не можем перейти в англиканство? - быстро спросила я.

Раз уж не было никакого другого выхода, я предпочла оставаться протестанткой в англиканстве, лишь бы избежать перехода в католичество. Он улыбнулся, почувствовав мое состояние. Затем он попросил, чтобы я молилась за него.

Я была счастлива молиться за него, но я не хотела говорить с ним о его растущих убеждениях. В то время я словно пыталась создать дистанцию между мной и Скоттом, чтобы его новые убеждения были где-то там, вне пределов моей досягаемости. Когда мы гуляли, он попробовал осторожно поделиться со мной некоторыми из своих вопросов и умозаключений. Я сказала:
- Скотт, ты так умен, что смог бы любого убедить в чем угодно.
- Так что мне лучше помалкивать? - спросил он.

Эти слова резанули меня. Как я могла сказать или даже подумать, что ему незачем было делиться со мной, - ему, посвятившему столько сил и времени богословским исследованиям, когда сама основа нашего брака прежде всего заключалась в совместном познании Бога и служении Ему?!

Я не хотела уклоняться от искания истины лишь потому, что Скотт обладал даром убеждения. Но я не хотела слышать того, что он говорил. Это ужасало меня, я теряла слишком многое. Поскольку основой моих убеждений было Священное писание, мне следовало бы по меньшей мере серьезно задуматься о том, почему именно католицизм он считал наиболее отвечающим библейским принципам. Но сама мысль об этом была столь ужасна, что я уклонялась от любого разговора.

У меня стало возникать такое чувство, что я оказалась замужем не за тем человеком, за которого когда-то выходила замуж. Я выходила замуж не просто за христианина, но за пресвитерианца. Но Скотт напомнил мне о том, что я потянулась к нему прежде всего как к христианину, доверяющему Библии, исследующему Библию, каковым он продолжает являться. Он просил меня разделить с ним его поиски, но я не могла. Я не хотела этого.

В прошлом Скотт был всегда против католичества, он считал, что нельзя быть искренним христианином, оставаясь членом римско-католической церкви. Мое же мнение было более уравновешенным: католики могут быть христианами, но у меня не было ни малейшей потребности, и, разумеется, никакого желания переходить в католичество. Я надеялась, что его исследование поможет ему меньше осуждать католиков, так что мы будем совершенно единомысленны. Но перестать осуждать их не значило воссоединяться с ними!

Скотт был все время на пути к "Матери-церкви", он начал ощущать ее в католицизме. Я же, напротив, никогда не ощущала острой потребности в подобном поиске, возможно, потому что я воспитывалась в горячо верующей семье и в той церкви, где эта потребность была полностью удовлетворена.

Казалось, то, во что теперь верил Скотт, значительно отличается от того, во что он верил в те времена, когда мы учились в колледже. Скотт видел преемственность там, где я видела разрыв. Он объяснил это, используя аналогию: желудь ничем не напоминает дуб, но он заключает весь дуб внутри себя.

Скотт мог бы сказать: "Те взгляды, которых я придерживался, учась в колледже и семинарии, расцвели пышнее, чем когда-либо прежде. Это их естественный рост, даже если мои взгляды на веру отличаются от тех, что были в начале. Я по-прежнему доверяю Библии. Я по-прежнему искренний христианин'.

Я должна была признать, что аналогия вполне допустима. Но мне казалось, что он вот-вот запутается в своих теоретических изысканиях и придет к окончательному богословскому краху.

Мы попросили совета у моего отца, и он посоветовал мне присоединиться к богословскому исследованию мужа. Мне не хотелось этого, но я все же согласилась, чтобы дистанция между нами не продолжала увеличиваться.

Я решилась прочитать одну книгу, которая называлась 'Вера наших отцов' и была написана кардиналом Гиббонсом. Эта простая книжка была исполнена разума и смысла. Это привело меня в ярость: не мог же католицизм быть столь ясным и доступным! Я была так раздражена, что швырнула книгу через комнату, чего никогда прежде не делала.

Нет, думала я, мне остается только надеяться, что Скотт сам вернется на истинный путь. Я сама была магистром богословия! Мне предлагали заново все изучить, вернуться к азам богословия? Я была слишком занята жизнью для того, чтобы быть на это способной.

В то время мне приходили на ум слова псалмопевца (68:13,14,16):'А я с молитвою моею к Тебе, Господи, во время благоугодное, Боже, по великой благости твоей, услышь меня в истине спасения Твоего. Извлеки меня из тины, чтобы не погрязнуть мне: да избавлюсь от глубоких вод. Услышь меня, Господи, ибо блага милость твоя; по множеству щедрот Твоих призри на меня.'

Среди этой богословской неразберихи в нашем доме Бог благословил нас дорогим сыном, Габриэлем Кёрком. Случилось это на пятую годовщину нашей свадьбы, 18 августа 1984 года. Разрешившись от бремени, я вспомнила нашу со Скоттом молитву во время первой встречи - чтобы Бог даровал нам многочисленное и благочестивое потомство. И, обращаясь к Богу, я думала о том, являются ли Габриэль и Майкл частичным ответом на наши молитвы? Конечно, это очень медленный путь привлечения к Тебе новых душ, но, Господи, помоги нам воспитать их Твоими служителями и Твоими учениками.

Первый год жизни Габриэля был очень хлопотным периодом. Помимо заботы о двух маленьких сыновьях, я занималась различной деятельностью, используя время, которое в ином случае можно было бы посвятить богословскому исследованию, что помогло бы решению проблем между мною и Скоттом. Я вела три группы по изучению Библии, руководила местной группой движения против абортов и привлекала студентов университетского городка Гроув Сити к участию в этой группе. Скотт оставил свою постоянную работу в колледже и занялся работой с молодежью, которая занимала гораздо меньше времеи. Он также поступил в докторантуру университета Дюкесне. Хотя это было католическое учебное заведение, он оказался единственным горячим защитником католического вероучения в своей группе.

Несмотря на занятость, Скотт продолжал свое исследование. Я понимала, что интерес его к католической церкви не ослабевает, и стала ясно ощущать все, что мы должны будем потерять с переходом Скотта в католичество. Все наши идеи, все, о чем мы когда-то мечтали, станет неосуществимым: быть единой командой 'пастор и его жена', возвращение Скотта к преподаванию в колледже Гроув-Сити или семинарии Гордон-Конвелл, совместные турне с беседами о протестантской вере.

Однажды ночью Скотт сказал мне, что начал молиться на четках. Я не поверила собственным ушам! Я даже не знала, что у него были четки. Изучение, а теперь и практика католической веры становились все серьёзнее.

Наш семинарский друг Джерри Мататикс попытался изменить направление богословских исканий Скотта. Я думала о нем как о "рыцаре в сияющих доспехах", который мог бы спасти меня от подобной участи. Джерри попросил Скотта дать ему список католических книг, и я была благодарна ему за это, потому что он был так похож на Скотта - человека, действительно взыскующего правды, независимо от того, какой она окажется.

Но я никогда не забуду той ночи, когда Скотт вернулся в спальню после многочасового разговора с Джерри и сказал, как сильно увлекли Джерри прочитанные им католические книги.

Мне оставалось только заплакать. Мой "рыцарь в сияющих доспехах" запятнал себя и не оправдал моих надежд. Если уж он не смог остановить Скотта, я не могла представить себе, кто еще смог бы это сделать. Возросшие было надежды на встречу Скотта с профессором Герстнером, которую устроил ему Джерри, угасли после того, как Скотт пересказал мне их беседу.

С самого начала наших отношений мы со Скоттом возрастали и изменялись вместе, лишь незначительно расходясь в наших убеждениях. Но по мере трансформации Скотта и моего отказа следовать за ним, мы перестали доверять друг другу. Основа доверия в нашей семье пошатнулась.

После одного особенно мучительного дня я сказала Скотту:
- Я никогда не стану думать о самоубийстве, но сегодня я просила Бога дать мне такую болезнь, которая убила бы меня, и я могла бы отдохнуть от всех вопросов. Тогда ты смог бы найти миленькую католическую девушку и вернуться к нормальной жизни.
Скотт ужаснулся, услышав мои слова.
- Никогда не допускай ни подобных слов, ни мыслей! Я не хочу никакой миленькой католической девушки. Я хочу быть с тобой.

Так началась "зима" в моей душе. Я помню, как я стояла в нашей гостиной и чувствовала, что радость Божия оставляет меня. За исключением нескольких кратких мгновений, она не возвращалась более на протяжении целых пяти лет, - я никогда прежде не испытывала ничего подобного. Радость Господня, бывшая когда-то моей силой и вдохновением, была разрушена моим отказом открыться Ему, отказом изучать, читать и даже говорить о вере. Я чувствовала, словно предо мной выросла стена, которую я не в силах была преодолеть, и даже не была уверена, что хочу предпринять такую попытку.

'Господи, радость моя ушла, кто же Ты? Я знала Тебя всю свою жизнь, я думала, что понимаю Тебя, но теперь я ничего не понимаю. Ты Бог католиков или Бог протестантов? Я совершенно запуталась'. Мне казалось, что ответа не было.

{mospagebreak}

6. СКОТТ ПЕРЕХОДИТ В КАТОЛИЧЕСТВО

Скотт:

Решение переехать в Милуоки для начала работы над докторской диссертацией по богословию и Писанию было решением нелегким, но обоюдным. В осеннем семестре семинар за семинаром мне открывались истинность и красота положений католической веры, неопровержимость и целесообразность тех моральных принципов, на которых стояло католическое учение о браке, семье и обществе. Я чувствовал, что говорю как католик, даже не будучи таковым.

Со мной училось еще несколько студентов католиков, которые открыто защищали свою веру, и в то же время жили ею в радости. У меня был общий кабинет с одним из них, его звали Джон Грабовски. Он привел меня в свой церковный приход и познакомил с литургией и евхаристией. Благодаря ему я также узнал великолепный католический институт, носивший название Францисканский Университет Стьюбенвилль, где он изучал богословие, учась на выпускном курсе. Он рассказал мне все о том акценте на 'живое католичество', который был так характерен для этого института. (В то время и я и представить себе не мог, что через пять лет буду преподавать в этом учебном заведении).

Среди моих коллег была также Моника Мильорино Миллер, вдохновившая меня на деятельность в двух направлениях. На занятиях она сразу почувствовала мое устремление к католицизму, и позже она мягко, но целеустремленно побуждала меня продолжать мой путь в этом направлении. Кроме того, ее отважная, бескомпромиссная преданность делу борьбы против абортов увлекла и нас с Кимберли. И эта деятельность, направленная против насильственного прерывания беременности и порнографии в округе Милуоки в конце концов объединила нас с Кимберли на столь необходимой для нас общей почве.

Я написал научный доклад, в котором защищал и доказывал положения ортодоксальной католической веры. На тридцати страницах, (представлявших собой курс Евангелия от Матфея), озаглавленных "Петр и Ключи от Царства Небесного", я опирался на 17-19 стихи 16 главы этого Евангелия. Протестантский профессор около часа экзаменовал меня, но сказал, что не нашел ни одной ошибки в моих доводах.

Некоторые из моих друзей чувствовали, что мне было даровано величественное видение Бога, но они не представляли, куда это влекло меня. Это видение столь же сильно охватывало мое воображение, сколь и разум.

Я написал еще один доклад объемом в сто страниц, озаглавленный "Familia Dei: принципы богословия Завета, Святого Семейства и Троицы", в котором я подводил итоги более чем десятилетнего изучения Завета. Взгляд, которого я придерживался, обретал все больше смысла; ведь если Завет означал семью, члены которой разделяли плоть и кровь, то Христос установил для нас причастие как возможность через плоть и кровь соединиться с Его Новозаветной Семьей, католической церковью.

Отец Джон Дебики, мой друг-священник, живший в Питтсбурге, привел меня в Лейтонский учебный центр, центр Opus Dei в Милуоки. Друзья, которых я там обрел - как священники, так и члены церкви - научили меня применять практический подход к молитве, работе, семье и проповеди, что позволило мне использовать весь мой духовный опыт протестантизма для католического переустройства своей жизни. Здесь меня, как мирянина, наставляли и вдохновляли находить способы обращать свою работу в молитву. Один из женатых сотрудников центра, Крис Вольф, постоянно призывал меня сделать акцент на внутренней жизни, на внутреннем опыте во всем, чем я занимался.

И наконец процесс обращения стал естественно и в то же время сверхъестественно переходить в романтическую историю. Святой Дух открывал мне, что католическая церковь, прежде внушавшая мне ужас и отвращение, на самом деле была моим домом и моей семьей. Я переживал волнующее чувство возвращения домой, чувство, как будто я вновь обретал своего отца, мать, старших братьев и сестер.

Но однажды я совершил "роковую ошибку" - я решил, что настало время самостоятельно посетить мессу. И я приблизился к темным дверям Гезу, церкви Маркеттского Университета. Незадолго до полудня я тихо проскользнул в подвальную часовню на ежедневную мессу. Я не знал, что меня могло там ожидать; возможно, я оказался бы наедине со священником и парой старых монахинь. И я, как наблюдатель, уселся на заднюю скамью.

Внезапно с улицы стало заходить множество обычных людей, самых неприметных и простых. Они входили, преклоняли колени и молились. На меня произвело глубокое впечатление их простая, но искренняя набожность.

Затем зазвонил колокольчик, и священник вышел к алтарю. Я оставался на месте и все еще не был уверен в том, что преклонить колени было для меня правильным. Меня, как правоверного кальвиниста, всегда учили тому, что католическая месса была самым большим святотатством, какое только мог совершить человек - это означало бы повторно пожертвовать Христом, - так что я не знал, что мне делать.

Я наблюдал и слушал, и чтение, молитвенные возгласы и ответы, словно сошедшие со страниц Писания, были подобны ожившей Библии. Я был готов остановить мессу и сказать: 'Постойте! Вот эта строка - из Исайи, эта песня - из псалмов. А вот слова еще одного пророка в этой молитве.' Я находил множество элементов древнееврейского храмового богослужения, которое столь подробно изучал.

Внезапно я понял, что здесь и пребывает истинная Библия. Именно здесь, среди этих таинств, провозглашается и совершается драгоценное божественное усыновление. Затем начался обряд евхаристии, где сошлись воедино все мои мысли и откровения о Завете.

Я хотел остановить службу и крикнуть: 'Послушайте, позвольте мне объяснить, как это всё следует из Священного Писания!

Но вместо этого я лишь сидел там, испытывая неутолимый, сверхъестественный голод по Хлебу Жизни.

Объявив слова посвящения, священник поднял Святые Дары. Я почувствовал, как последняя капля сомнения покинула меня. От всего сердца я прошептал: 'Господь мой и Бог мой, это - воистину Ты! И если это - Ты, то я хочу быть с Тобой единой плотью. Я больше не хочу удерживать себя'.

И тогда я вспомнил свое обещание: не раньше 1990 года. Мне нужно было проверить себя, пока я еще пресвитерианец, правда? И с этим я оставил часовню, не говоря никому, где я был или что я сделал. Но на следующий день я вернулся, потом вернулся снова и снова. В течение одной-двух недель это стало неотъемлемой частью моей жизни. Я попросту влюбился в евхаристию нашего Господа! Его присутствие, его доступность для меня в Святом Причастии овладели мной без остатка. Поскольку я сидел на задних рядах, то без стеснения преклонял колени и молился вместе с остальными моими новыми братьями и сестрами. Я больше не был сиротой! Я обрел семью, и это была Божия семья. 1990 год внезапно показался мне невероятно далеким.

День за днем, наблюдая всю драму мессы, я видел, как прямо на моих глазах вновь и вновь возобновляется Завет с Богом. Я знал, что Христос хочет, чтобы я принимал Его в вере не только духовно в своем сердце, но и физически: на языке, в горле и во всем теле и душе. Это было само Боговоплощение. Это было Евангелие во всей его полноте.

Каждый день после мессы я посвящал от получаса до часа молитве на четках. Я чувствовал, как сила Господня изливается через Его матерь, прежде чем человек приступит к Святому Таинству. Я просил Его распахнуть мое сердце и явить мне волю Свою.

'Господи, это на самом деле Твой сверхъестественный зов, или я всего лишь увлечен какой-то интеллектуальной авантюрой?'

События начали набирать скорость. За две недели до Пасхи 1986 года мне позвонил Джерри с известием, что он и его жена, Лесли, на Пасху собираются присоединиться к Церкви.

Я был ошеломлен.
- Джерри, я просто не могу в это поверить. Ведь предполагалось, что ты убережешь меня от перехода в католичество. Неужели ты опередишь меня на пути к евхаристии!
Это казалось несправедливым.
- Скотт, я не собираюсь совать нос в те причины, по которым ты еще выжидаешь, но Бог дал нам достаточно свидетельств, чтобы убедить нас стать католиками в этом году.

И я обратился к Богу в молитве: 'Господи, чего Ты хочешь от меня? Что должен сделать я?'

Помню, что молясь и размышляя, я удивлялся тому, что не спрашивал об этом прежде. 'Господи, что Ты хочешь, что бы я сделал?'

Я был крайне ошеломлен, когда неожиданно услышал ответ:
'Мой сын, что ты сам хочешь сделать?'
Это было ясно. Мне не нужно было долго обдумывать ответ: 'Отец, я хочу вернуться домой. Я хочу принимать Тебя, Иисус, моего старшего Брата и Бога, в Святом Причастии'.
И Он словно бы спокойно ответил: "Я не останавливаю тебя".

Я почувствовал себя окрыленным. Описать это было невозможно. Я понял, что должен посоветоваться с единственным человеком, который все ещё пытался остановить меня. Я спустился к Кимберли и сказал:
- Ты не представляешь, что мне только что сообщил Джерри. Он сказал, что он и Лесли собираются присоединиться к католической церкви в Пасху через две недели.
Кимберли осторожно спросила:
- Ну, и что это меняет? - Она буквально видела меня насквозь.
- Понимаешь, я только что молился и просил Бога направить меня ...
- Ты сказал, не раньше 1990 года. Ты это помнишь? Ты обещал. Не отказывайся от своего обещания ни под каким предлогом.
Я неохотно подтвердил ее слова:
- Да, я помню свое обещание насчет 1990 года. Но с тех пор, как я начал ходить на ежедневную мессу, я почувствовал, что Христос зовет меня к себе в Святом Причастии.
Она слушала спокойно, но на ее лице застыло глубокое огорчение.
- Кимберли, я просто не знаю, как сказать об этом, но я боюсь, что я достиг той точки, когда задерживаться было бы неповиновением. Пожалуйста, молись о том, чтобы освободить меня от этого обещания!
В то время мы чувствовали такую боль, которую невозможно описать словами. Через некоторое время, помолившись в другой комнате, она вышла, обняла меня и сказала:
- Я освобожу тебя от обещания, но я хочу, чтобы ты знал - никогда в жизни я не чувствовала себя настолько глубоко преданной и настолько покинутой.
Это было мучительным для нас обоих.

Позже той ночью я искренне молился:
- Господи, для чего Ты показал мне Семью Твою, но лишаешь меня моей собственной семьи? Почему Ты показал мне Твою Невесту, Церковь, и отнимаешь у меня мою собственную жену?
Во время этой молитвы, Бог, казалось, говорил:
'Я зову тебя не вопреки твоей любви к Кимберли и детям, но именно во имя твоей и моей любви к ним. Скотт, ты нуждаешься в полноте благодати причастия для того, чтобы через тебя я мог любить их'.
- Господи, но почему же Ты Сам не скажешь ей об этом? - спросил я.

Я пошел к монсиньору Брускевичу, бывшему тогда пастором в Церкви Святого Бернарда. (Позже он стал епископом Линкольна, в штате Небраска.) Церковь Святого Бернарда была наиболее ортодоксальным и активным приходом в округе. Поэтому я надеялся, что она станет для меня духовным домом. И я не был разочарован.

Монсиньор выслушал мою долгую богословскую одиссею. Будучи сам опытным богословом, он мог оценить и путь изучения, и борьбу, которую я вел с собой. Он дал мне понять, что не видит никаких препятствий моему соединению с церковью на пасхальной неделе. Однако, он был мудрым пастором и понимал, что я нуждаюсь в некоторых практических советах.

Он терпеливо выслушал мои планы подготовки к Первому Причастию: неделя молитв, завершающаяся трехдневным постом перед самой Пасхой. С мягкой мудростью он спросил:
- А Кимберли и дети как-то участвуют в твоей подготовке?
Я был смущен и вынужден был признать, что так или иначе они выпадали из моего плана. Монсиньор ответил:
- Скотт, могу ли я предложить тебе другой план?
- Конечно, - ответил я покаянно.
- Почему бы на протяжении всей этой недели не окружить их любовью и вниманием, завершив чудесным семейным пикником в парке в субботу в полдень, прямо перед тем, как вечером я дам тебе Первое Причастие?

Благодарю Господа за его отеческую мудрость.

Пасха 1986 года стала и временем истинной сверхъестественной радости, и временем глубокой и естественной скорби. Я принял на себя 'водопад' таинств: крещение, примирение, конфирмацию и первое Причастие. Я возвратился на свою скамью и сел возле моей скорбящей жены, которую я любил всем сердцем. Я взял ее руку, и мы начали молиться. Я ощущал, как присутствие самого Христа через Святое Причастие внутри меня проникает наружу и охватывает нас обоих.

Я ощущал, как Бог говорит: " Скотт, это не зависит от твоих чувств. Дар, полученный тобой в Святом Причастии, позволит тебе довериться мне более, чем когда-либо. Я пребываю в тебе теперь, в теле, и в душе больше, чем когда-либо прежде."

Я благодарю Господа за то, что Он использовал Святое Причастие, чтобы укрепить меня в вере и надежде на Его неустанную заботу о нас во время предстоящих нам испытаний.

Кимберли:

Наш переезд в Милуоки отдалил нас от наших друзей, семейной жизни и церкви; это место было чужим для нас.Мы не знали никого в этом городе.

Хотя мы вместе ходили в местную протестантскую церковь, у меня было время, которого не было у Скотта - время, чтобы найти в ней друзей. Его обучение в католическом университете предоставило ему много возможностей встретить там друзей-католиков. Так что мы продолжали отдаляться друг от друга во многих аспектах, развивая множество независимых дружеских отношений.

Большая часть моего времени было посвящена заботе о наших маленьких сыновьях. Начиная всё больше понимать опасность и распространенность абортов и порноиндустрии - девять клиник, где делались аборты и пять книжных магазинов 'для взрослых' в центре одного только Милуоки, - я активно включилась в борьбу против них. Поэтому у меня было очень мало времени и еще меньше желания продолжать учиться. Я надеялась, что кто-нибудь в Маркеттском университете сделает то, чего никто пока не смог сделать - остановить сползание Скотта в католичество.

Мне и в голову не могло прийти, что Скотт перенесет дату перехода к католической церкви с 1990 на 1986 год. Произошло это за десять дней до Пасхи, когда он вышел из кабинета и сказал:
- Кимберли, Джерри и Лесли присоединяются к Церкви на этой Пасхальной неделе. Ты нужна мне, чтобы услышать мое сердце. С тех пор, как я начал ходить к мессе в Университете, я заболел, заболел жаждой получить Бога в Святом Причастии. И я теперь так убежден в истине католической церкви, что если я не присоединюсь к ней и не получу Бога так, как Он того требует, я воспротивлюсь Его воле. Ведь мы знаем, что задержка в повиновении есть неповиновение.

Я была сражена! Ведь Скотт обещал 'не раньше 1990 года'! И в то же время видела глубокий конфликт между его обещанием с одной стороны и его углубляющимся убеждением с другой. Я не могла стоять на пути его повиновения Богу, независимо от того, что это значило для его карьеры или для благосостояния нашей семьи. Скотт нуждался в том, чтобы Святой Дух открыл мое сердце, и я должна была освободить его от обещания выждать время до тех пор, пока я не буду готова присоединиться к нему; я должна была освободить его, чтобы он мог идти вперед, повинуясь воле Божией так, как он понимал это. Той ночью я написала в моем молитвенном журнале о глубоком одиночестве и предательстве, которое чувствовала. Я написала: "Господи, к кому я могу обратиться со своей болью?' И саркастически добавила: 'Не говори мне, к Марии и святым'.

До Пасхи оставалось только десять дней. Это значило, что у нас было только десять дней, чтобы позвонить семье и сообщить им то, что мы до сих пор держали в секрете. У меня было только десять дней, чтобы позвонить друзьям-богословам в надежде, что они переубедят его прежде, чем он сделает свой окончательный прыжок в католичество. Профессора были поставлены в очень трудное положение, им приходилось отвечать на те вопросы, изучению которых Скотт посвятил годы. Но, по правде говоря, очень немногие пробовали остановить его, удержать от рокового шага, который был бы гибельным для его души, а позднее, благодаря его богословским талантам, и для душ других людей. Чувство покинутости и безнадежности возрастало во мне день ото дня.

Я не понимала, как мне общаться с ним, не нанося ущерба нашим отношениям. Если бы я поделилась со своей семьей или семьей Скотта, рассказав им о своей боли, это немедленно привело бы к разрыву между ними и Скоттом. Для нас обоих это был вопрос верности друг другу. Мы должны были защищать друг друга во имя нашего брака и нашей семьи и не разделять с другими людьми ту огромную боль, которую мы испытывали. Все это усиливало одиночество, которое мы оба ощущали.

Я чувствовала себя очень глубоко преданной. Я никогда ничего не имела против католиков, но в юности мне бы и в голову не пришло начать общаться с парнем-католиком. Теперь же мне предстояло быть замужем за католиком!

Я пошла вместе со Скоттом и одним из моих дорогих протестантских друзей к Пасхальной всенощной. Крёстным отцом Скотта был Крис Вольф. В какой-то момент Скотт наклонился ко мне и сказал, что в ту же самую ночь, когда Джерри и Лесли вступали в католическую церковь в Филадельфии, крестным отцом Джерри собирался быть некто Грэг Вольф (отнюдь не родственник Криса). Я криво улыбнулась, но ничего не сказала; казалось, в том, что и Скотт, и Джерри входили в католическую церковь, ведомые волками (Wolf - англ.: волк), было нечто зловещее.

С одной стороны, многое в богослужении очаровывало меня - шли многочисленные чтения из Священного Писания, отражавшие последовательность заключения Завета между Богом и людьми - от Ветхого Завета до Христа. (Я никогда не подозревала, что католики читают так много Священного Писания!) Многие из элементов службы напомнили мне о ветхозаветном еврейском храмовом служении: благовония, поклоны, алтарь и жертвоприношение. Все участники мессы были преисполнены радости, словно они твердо веровали во всё, что говорилось и делалось.

В то же время я чувствовала, как во мне что-то умирает. На моих глазах Скотт клялся в верности Церкви, которая разлучит нас надолго, а может быть и навсегда. Мы никогда уже не сможем принимать причастие, стоя рядом друг с другом, если только один из нас не изменит своих убеждений (и я могла предположить, кто это должен быть!). Этот великий знак христианского единства стал символом отсутствия единства между нами. И радость людей была для меня подобной вонзённому в сердце кинжалу. Их радость была невыразимой печалью для меня.

После мессы кто-то взял фотоаппарат и попросил всех сфотографироваться со Скоттом. Я попробовала выйти из группы, но Скотт настаивал, чтобы я тоже была на снимке. Я думала, зачем мне увековечивать память самого страшного вечера моей жизни? Хотя на состоявшейся затем вечеринке друзья Скотта были очень милы со мной, было мучительно видеть, как все радуются за него, хотя наш брак подвергался теперь самому большому испытанию, которое только могло быть.

{mospagebreak}

7. ПРОБЛЕМЫ МЕЖКОНФЕССИОНАЛЬНОГО БРАКА

Скотт:

Стали звонить любопытствующие друзья. Разговор обычно проходил так:
- Скотт, тут прошел недобрый слух - я знаю, конечно, что он ложный - будто бы ты стал католиком.
И я обычно отвечал:
- Да, представь себе, это так. Милостью Божией я стал католиком, и поистине не знаю, как достаточно отблагодарить Его за это.
При этом разговор обычно резко заканчивался тем, что мой собеседник бормотал нечто вроде:
- А, понятно. Ну что ж, Скотт, не забудь передать Кимберли мой привет и то, что я всем сердцем молюсь за неё.

Я подозреваю, что на самом деле они просили передать свои соболезнования. Практически можно было считать, что я исчез, а на моем месте появился некий манекен 'мрачного паписта', объект, вызывающий удивление и отвращение.

Близкие друзья отдалились, члены семьи умолкли и отвернулись. Один из моих добрых приятелей по колледжу, убежденный протестант, с которым мы вместе учились, перестал быть моим другом после единственного разговора.

Ирония заключалась в том, что совсем недавно я был большим противником католицизма, чем любой из них. По правде говоря, большинство из них не относили себя к ярым борцам с католицизмом, и они не были бы слишком удивлены, если бы я стал лютеранином или методистом. Но теперь ко мне стали относиться как к прокаженному.

Не было и речи о том, чтобы вести диалог, тем более вступать в дискуссии. Причины моего поступка не имели никакого значения, потому что я допустил немыслимую и недопустимую вещь. Я совершил грязный и предательский поступок.

Но никакая обида, никакое одиночество не могли сравниться с той радостью и силой, которые исходили от осознания, что я выполняю волю Бога и подчиняюсь Его Слову. Счастье ежедневного участия в мессе и принятия Святых Даров несравнимо больше всего того, чем я пожертвовал. Я понял, что мое страдание, соединяясь с евхаристической жертвой Христовой, преобразуется в великую Божественную силу и утешение. Через собственное страдание я еще больше ощущал близость Господа и Пресвятой Девы. Страдания оживотворяло мою духовную жизнь.

Тем временем наша с Кимберли совместная жизнь проходила через наиболее суровые испытания. Мы могли проводить дни и недели без каких-либо совместных духовных занятий или бесед. Кимберли совершенно не стремилась узнать у меня, какое благо получал я от ежедневной мессы и сосредоточенной молитвы-медитации на чётках. В то время как моя духовная жизнь возносилась ввысь, моя супружеская жизнь скатывалась в пропасть. Это было особенно больно еще и потому, что совсем недавно нас объединяло совместное служение и полное единство духовной жизни. Я начал спрашивать себя, вернется ли когда-нибудь наш брак к тому, чем он был? Выдержит ли он вообще испытания и муки этой поры?

Мы оба должны признать, что один только Господь, действующий через благодатное таинство супружества, удерживал нас в этот переходный период. Однажды я услышал слова одного священника: "Брак не прочен; сохранить его только человеческими усилиями невозможно. Вот почему Христос и установил его как таинство."

Кимберли все еще питала надежду, что кто-нибудь придет и вернет меня на путь истинный. С нами решил встретиться один кальвинистский пастор по фамилии Уэйн. После пары четырехчасовых бесед он сказал Кимберли:
- Папа скоро отлучит Скотта от церкви за чересчур библейский подход.
- В чем его слабые места?
- По правде сказать, не знаю. Его доводы основываются на Библии и Евангелии. Но это не доводы католика. Католики так не рассуждают!

Я подозревал, что Кимберли было любопытно узнать, что такое католицизм, основанный на Писании, но она даже намёком не выдавала своего желания выяснить это у меня. Мы достигли такой стадии, когда едва ли могли говорить друг с другом, не впадая в богословскую ссору, а любая попытка искренне поделиться нашими мнениями заканчивалась раздражением и обидой.

Я старался сделать так, чтобы Кимберли могла слышать любые разговоры, где я обсуждал с кем-либо богословские вопросы католицизма. При этом возникало гораздо меньше напряжения, чем когда мы пытались беседовать с ней лицом к лицу.

Стремясь отдохнуть от домашних проблем и постоянных споров, я начал вести еженедельные занятия по изучению Библии в моем приходе, в церкви Святого Бернарда. Монсеньор Брускевич относился к этому более чем благосклонно, и это было естественно, поскольку его горячая проповедь во время службы вызывала в прихожанах интерес к дополнительному изучению Библии. Было вдохновенно видеть, неутолимую жажду Писания. Я ощущал особое благословение в открытии Слова Божьего и хотел прикоснуться к его сокровищам вместе с моими новыми католическими братьями и сестрами. После завершения одной необычайно благодатной беседы, которая была посвящена библейскому толкованию понятия отпущения грехов, один пожилой прихожанин по имени Джо заявил: 'Порой нужен пришелец извне, чтобы открыть глаза местным жителям'.

Через несколько месяцев после моего воцерковления меня начали одолевать сомнения: не в том, разумеется, ошибся ли я, став католиком, а в том, не совершил ли я при этом профессиональное самоубийство, оставив себя без средств к существованию. В конце концов, думал я, как я мог, будучи опытным наставником в протестантском богословии, начать все заново в качестве смиренного новичка в догматическом католицизме? Не то, чтобы я не был увлечен изучением католического богословия, просто я не видел в этом какого-либо практического способа обеспечить нашу семью в качестве альтернативы моей профессии евангелического пастора и теолога.

Я позвонил в Питтсбург моему отцу, который по-прежнему возглавлял наш семейный бизнес, небольшую фирму 'Хелм и Хан', занимавшуюся дизайном и производством ювелирных изделий. Несколько лет назад он взял на работу моего старшего брата Фрица. Я питал надежду, что он мог бы помочь с работой и мне.
- Отец, не нашлась бы у тебя в магазине работа для бывшего протестантского богослова?
Он помолчал и сказал тоном глубокого сожаления:
- Скотти, ты знаешь, что я был бы рад работать вместе с тобой. Но сейчас я не могу взять тебя на работу. Повсюду экономический спад, и ювелирное дело еле дышит. Мы вынуждены экономить на всем. Мне очень жаль, сынок.
- Ничего страшного, папа. Я просто надеялся на какую-то дополнительную возможность обеспечить свою семью.
- Скотти, о чем ты говоришь? Я ведь ясно помню, что президент твоего колледжа говорил о своем желании, чтобы ты как можно скорее вернулся к ним преподавать богословие. А помнишь профессоров Гордон-Конвелла? Разве они не говорили тебе, чтобы ты скорее защитил докторскую диссертацию и вернулся преподавать в Гордон-Конвелл?
- Да, папа, но это было до того, как я перешел в католичество. Теперь и там, и там я персона нон грата. Они никогда не взяли бы в качестве преподавателя новоиспеченного католика, отвергнутого всеми.
- Скотти, мне горько это слышать. Но послушай мой совет: не торопись отказываться от богословия. У тебя есть и любовь к Писанию, и дар учить этому других. На твоем месте я проявил бы большую настойчивость в том, чтобы найти применение в своей профессиональной области.

Благодарю Бога за мудрость моего отца.

Больше всего меня угнетало то, что мое семейство возрастало, а у меня не было никакого стабильного заработка, чтобы поддерживать его. Я понял, что никогда не овладею латынью настолько, чтобы читать в подлиннике Фому Аквинского, Бонавентуру, Каэтана, Беллармине и работы других великих богословов. Какой же из меня после этого католический богослов?

Помощь и утешение пришли из двух источников. Когда-то, изучая философию в колледже Гроув Сити, я стал большим знатоком трудов Фомы Аквинского. Открыв его для себя, я, вопреки своим тогдашним антикатолическим убеждениям, понял всю ценность его взглядов и был уверен в том, что никто не мог бы сравниться с ним как с философом. Естественно, тогда я отвергал все, что в его работах было явно католическим. (Бедный Фома слишком рано родился, - думал я, - задолго до того, как свет Лютера и Кальвина мог озарить его путь). Но я жадно проглотил его философские труды, в особенности метафизику, приобретя в конечном счете довольно странную и нелепую репутацию 'протестантского приверженца Фомы Аквинского'.

Вторым источником помощи и утешения стал для меня добрый пожилой священник и отставной библиотекарь в семинарии Святого Франциска, сжалившийся над бедным протестантом, прокладывающим себе дорогу из академического богословия в католическую церковь. Звали его отец Рэй Феттерер. Всякий раз, когда в округе закрывались католический монастырь, колледж или средняя школа, их библиотеки передавались отцу Феттереру в епархиальную семинарию для сортировки и хранения.

Десятки тысяч старых книг по богословию, Священному Писанию, философии, истории и литературе скапливались на полках в ожидании заинтересованных людей, которые могли просмотреть и приобрести эти книги по символическим ценам, устанавливаемым старым священником - филантропом. Я обнаружил этот золотой прииск случайно: его никак не рекламировали и редко открывали для доступа, обычно только по договоренности. В течение года я приобрел буквально два десятка ящиков книг; а поскольку отец Феттерер проникся жалостью к моему плачевному состоянию, я уплатил только часть и без того низких цен, которые он обычно устанавливал. Вся эта ситуация была словно создана для меня милостью Божией и великодушием священника.

За несколько сотен долларов я приобрел тысячи книг, включая такие классические произведения, как 'Summa Theologica' Фомы Аквинского (на латыни и на английском языке) в шестидесяти томах, более двух десятков томов 'Сочинений Джона Генри, кардинала Ньюмена', монументальный 'Словарь католической теологии' ('Dictionaire de theologie catholique') в пятнадцати пухлых томах, старую 'Католическую Энциклопедию', 'Новую Католическую Энциклопедию', а также сотни томов комментариев к Священному Писанию и работ Отцов Церкви, не говоря уже о нескольких десятках дорогих теологических журналов, таких, например, как 'Томист', 'Теологические Исследования, 'Communio', 'Американское Церковное Обозрение', 'Католический Библейский Журнал', 'Библейское обозрение', Biblica и Vetus testamentum. Божией милостью я оказался владельцем личной библиотеки по католическому богословию, философии и истории, владеть которой сочла бы за счастье любая семинария.

И с этими-то сокровищами стать клерком в ювелирном магазине!?

Через это Бог восстановил во мне надежду на то, что Он восполнит все те пробелы и изъяны, которые я имел как богослов-католик. Кроме того, я обнаружил, что в то время не было никаких католических учебных заведений, где мирянин вроде меня мог бы получить ортодоксальное образование в католической традиции, даже если бы у меня было время и деньги позволить себе это. Я по-прежнему размышлял о том, найдется ли для меня какая-то профессиональная ниша?

Однажды вечером мне позвонил доктор Джон Хиттингер, профессор философии в Колледже Святого Франциска в городе Джолиет штата Иллинойс. Он звонил от имени комитета, искавшего подходящего профессора богословия для преподавания начальным и выпускным курсам в следующем году, в основном студентам-католикам последнего курса.

Я не чувствовал себя особенно соответствовавшим такой должности, у меня не было написано резюме, и, разумеется, я никому его не отсылал. Во время нашей беседы я терялся в догадках, откуда он узнал мое имя. Когда я прямо спросил его об этом, он сослался на знакомого с богословского факультета в Маркеттском университете, который рассказал ему обо мне. Я испытывал чувства удивления и благодарности.

В то время я все еще надеялся посвятить следующий год работе по написанию и защите моей докторской диссертации. Но финансовые проблемы заставили меня отнестись к этому варианту со всей серьезностью. У меня по-прежнему была масса сомнений, но опыт собеседования при поступлении на должность преподавателя в католическом учебном заведении, думал я, мне во всяком случае не повредит. Кроме того, Джон сообщил мне, что на это место претендовало свыше тридцати кандидатов, так что мне стало очевидным, насколько ничтожны мои шансы.

Собеседование прошло очень хорошо, колледж заинтересовался моей кандидатурой. Может быть, здесь сыграл роль мой энтузиазм неофита. В любом случае, все это было очень заманчивым. Президент колледжа стремился восстановить католическую репутацию этого учебного заведения, в значительной степени утраченную после многолетних финансовых, учебных и духовных проблем, которые переживал этот колледж. Мне было необычайно интересно испытать себя. После второго собеседования и долгой молитвы я решил попробовать.

В это время ни Кимберли, ни наши мальчики не посещали мессу вместе со мной. Монсеньор Брускевич сказал, что ввиду наших особых обстоятельств, я мог бы вместе с семьёй ходить и на службу в местную пресвитерианскую церковь, если это не привнесет смущения в мою католическую веру. Я ходил на эти собрания, надеясь сделать наши воскресные дни более благословенными для всей нашей семьи.

Однажды воскресным утром в пресвитерианской церкви мы встали, чтобы исполнить заключительный гимн, когда вдруг Кимберли повернулась ко мне белее мела, и прошептала:
- Скотт, мне что-то нехорошо.
Она села в полуобморочном состоянии. Когда все стали выходить из церкви, она крепко сжала мою руку:
- Скотт, у меня сильное кровотечение.
В то время она была на половине срока третьей беременности.

Я уложил её на скамью и, не зная, что делать, бросился к телефону-автомату, пытаясь дозвониться до нашего акушера. Но как я мог найти его воскресным утром? Кроме того, в городе он был новичком. Это не мешало мне горячо молиться.

Служба доктора не знала точно, где он находился, но обещала попробовать дозвониться до него. Повесив трубку, я почувствовал, что близок к отчаянию. 'Господи, как все это могло случиться, ведь Кимберли и без того чувствует себя покинутой Тобой.'

Менее чем две минуты зазвонил телефон-автомат. Я поднял трубку, теряясь в догадках, кто бы это мог быть:
- Алло!?
- Это доктор Мармион. Могу я поговорить со Скоттом Ханом?
- Э-э, да, это я, доктор Мармион.
- Скотт, что случилось?
- У Кимберли ужасное кровотечение.
- Скотт, где вы находитесь?
- Мы - не в Милуоки, а в городе Брукфилд.
- Где вы в Брукфилде?
- В Элмбрукской церкви. Это довольно далеко.
- Где в церкви вы находитесь?
- Я недалеко от алтаря, около входной двери.
- Я сейчас подойду. Я нахожусь в той же самой церкви, что и вы, только на первом этаже.

Через полминуты доктор Мармион был возле Кимберли - за это время я успел лишь вновь воззвать к Богу в молитве. Доктор Мармион немедленно направил нас в Больницу Святого Иосифа, сказав, что встретит нас там. Наши друзья взяли на себя обоих сыновей, и мы помчались в больницу.

Там мы узнали, что Господь спас нашего ребенка, и благодаря своевременной врачебной помощи состояние плода вне опасности.

Впервые за долгое время мы вместе возблагодарили Господа из самой глубины наших сердец.

Кимберли:

Я попыталась приспособиться к католической жизни Скотта. Через неделю после Пасхи Скотт проводил у нас дома занятия по изучению Библии, и я присутствовала при этом. Когда Скотт попросил одного юношу начать занятия с молитвы, он сразу же начал читать 'Богородице Дево, радуйся'. Я не могла там больше оставаться и, придя в свою спальню, упала на колени и горько заплакала: как осмеливается он произносить эти слова в моем доме, посыпая солью мои открытые раны, нанесенные обращением Скотта! Позже я делала попытки участвовать в этих занятиях, но все их католические высказывания и жесты были для меня невыносимы. Через некоторое время Скотт перенес занятия по изучению Библии куда-то в другое место, за что я ему была очень благодарна.

К счастью, Скотт никогда не навязывал мне свое католичество и не принуждал меня подчиняться его духовному руководству в то время, когда я не могла принять все это ни сердцем, ни умом. Хотя ему очень хотелось, чтобы во время мессы я была рядом с ним и могла разделить его радость, а также как-то участвовать в его приходском служении, он не настаивал в своем семейном главенстве ни на чем, что было бы против моей совести. Он искренне уважал твердость моих убеждений, хотя и обращал мое внимание на то, что я ухожу от попыток преодоления нашей духовной разобщенности.

Тем не менее, мы оба знали, что наши дети изначально принадлежат Господу прежде всего под духовным руководством Скотта. Это означало, что, в конечном счете, рано или поздно, они должны были вырасти католиками, независимо от того, являюсь я протестанткой или католичкой. Было очень больно осознавать то, что я могла оказаться единственным протестантом в семье. Я не могла даже думать о том, в каком одиночестве и изоляции я окажусь, сложись все именно так.

Все это вступило в противоречие с моим глубоким желанием иметь еще одного ребенка. Я сказала Скотту, что не хочу плодить больше детей для Папы Римского! Но милостью Господа как раз через несколько недель Он использовал мою собственную жажду деторождения и мою любовь к Скотту для того, чтобы открыть мое сердце воле Его относительно увеличения нашей семьи. Я должна была быть послушной Господу, открыться новой жизни и доверять Ему во всем, что будет связано с последующей церковной принадлежностью наших детей.

Обычно Скотт держал свои культовые предметы, такие как четки, наплечники и иконы, в своем комоде, но иногда я случайно находила их на туалетном столике. Я ловила себя на определенной ревности по отношению к Марии (я слышала, что иногда подобная ревность к Иисусу охватывает мужчин, когда их жены становятся христианками). Я явно проигрывала в сравнении с ней - казалось, она была так чиста, прекрасна, удивительна, добра и полна сострадания, - я же, напротив, не проявляла к Скотту особой любви и доброты. Когда он выходил на прогулку, я знала, что он будет молиться на четках, обращаясь к Марии. Я радовалась тому, что он не делает этого в моем присутствии, но ревновала - ведь, казалось, он находил время для любящего разговора с ней, но не находил этого времени для меня.

Однажды, когда Скотт готовился идти на выступление, где должен был рассказывать о том, как он стал католиком, я не выдержала:
- Я не могу понять, зачем было Господу взять хорошо обученную молодую пару, полностью разделяющую взгляды на жизнь и совместное служение, и настолько изменить жизнь этой пары так, что теперь мы движемся в совершенно разных направлениях. Зачем Ему это было нужно?
Я не была готова к ответу Скотта. Он сказал:
- Может быть, это потому, что Бог очень сильно любит нас? Поскольку сама по себе ты никогда не стала бы интересоваться католической верой, возможно, поэтому сначала он обратил меня и заставил меня пройти этим страшным путем - через изоляцию от друзей - протестантов и от католиков, которых на самом деле не очень-то волнует то, что я сделал, и через одиночество между нами...то есть Он сделал все, что мог, чтобы постепенно показать тебе красоту католической церкви? Может быть, все это для того, чтобы затем привлечь и тебя? Чтобы Он мог и тебя благословить таинствами? Чтобы открыть тебе всю полноту той веры, которую ты уже имеешь?
- Очень трудно принять это как Божию любовь, но возможно, ты и прав, - ответила я. Я имела в виду, что сама по себе я бы никогда, ни при каких обстоятельствах не посмотрела бы в сторону католической церкви.
И затем я добавила:
- Только не надейся, что если я и приму католичество, то когда-нибудь с гордостью стану свидетельствовать об этом на всех углах.
На это Скотт тут же ответил:
- Я бы не хотел, чтобы ты обратилась без того, чтобы сердце твое разрывалось от желания свидетельствовать об этом повсюду.

С этими словами он отправился в путь, а я снова осталась наедине со своими мыслями.

Когда каждый из нас размышлял о том, что наши прежние мечты более неисполнимы, волны отчаяния накатывали на нас. Я знаю, что слово 'отчаяние' может выглядеть здесь слишком сильным, но я не знаю лучшего, чтобы выразить то, что мы чувствовали. Мы оба словно бы медленно умирали, но, умирая, не были уверены в своем будущем воскресении. Для Скотта, по крайней мере, было утешением знать, что он следует воле Божией. Я же не была в этом уверена.

Мое отчаяние не было похоже на то, что испытывал Скотт. Мне было горько потерять мечту всей жизни - быть женой пастора. Я не понимала, какое участие я могу принимать в том, чем занимался Скотт и чем он явно хотел заниматься: обучение будущих священников. Наша прежняя идея о психологической помощи будущим молодоженам была неосуществима в католической семинарии.

Теперь у нас не было надежды вернуться на преподавательскую работу в Гроув-Сити или в богословскую семинарию Гордон-Конвелла. Будущее было неопределенным: было неизвестно, сможет ли Скотт когда-нибудь преподавать на достигнутом им уровне подготовки.

Я всегда мечтала о том, чтобы христианское служение стало для всех моих детей профессией, но теперь я знала, что в этом случае у меня никогда не будет внуков. (Поскольку, будучи протестантами, мой отец, дядя, брат и муж могли, работая в церкви, жениться и иметь семью, католические проблемы безбрачия священников нас не касались).

И, сколь ни незначительным это может показаться, меня пугала перспектива того, что наш дом наполнится всевозможными культовыми принадлежностями. Когда на одном собрании наш друг подарил нам распятие, я просто потеряла дар речи. Во мне билась единственная мысль: 'Мой супруг принадлежит Тебе, но оставь мне хотя бы мой дом таким, каким он был прежде!'.

К счастью, Скотт тут же взял распятие и произнес:
- Я уже знаю, где оно будет висеть в моем кабинете.

Наши добрые друзья не представляли себе, какую боль это вызывало. И не было способа поделиться ею с кем-то и получить утешение.

Любая наша со Скоттом богословская беседа перерастала в мучительный спор. Лучшим другом, с которым я прежде могла поделиться своей печалью, был Скотт. Но как теперь я могла бы делать это, когда он сам являлся главной причиной моих бед? И ему было бы легче переносить свое одиночество, если бы я была на его стороне, но я не могла и не должна была помогать ему нести это бремя - в конце концов, это был его выбор, и он сам отвечал за последствия.

Скотт страдал от мучительного одиночества. Его не поняли и отвергли многие друзья - протестанты, которые не хотели говорить с ним по тем же причинам, по которым не желала с ним говорить и я. (Некоторые друзья еще оставались с нами, пока я не перешла в католичество; после этого они тоже отвергли предложенную нами дружбу.) Скотт чувствовал, что прежние профессора уже не считают нужным продолжать убеждать его в неправоте. И он не мог понять, почему многие католики в Маркветте проявили такое безразличие к его обращению в католическую веру, отнесясь к нему скорее как к назойливой мухе, чем к собрату, которого следовало бы приветствовать, отдавая должное всему, чем он рисковал и что оставил. И он начал жить как католик в протестантской семье, в одиночестве (в течение двух с половиной лет) посещая мессу и не делясь особенностями своей веры с детьми, поскольку был согласен с тем, что время для этого еще не пришло.

Одиночество между нами было мучительным. Прежде наша дружба была так близка, мы столь многим делились друг с другом! Тогда как большинство жен семинаристов гораздо больше интересовались счетами и налогами, чем теми предметами, которые изучают их мужья, можно было подумать, что их мужья были налоговыми инспекторами! Но я шла с ним бок о бок, я училась вместе с ним, я трудилась вместе с ним над текстами, я училась у него. И теперь вместо того, чтобы разделить с ним радость его открытий, я страшилась услышать подробности. И хотя я набирала для него статьи, но решила тщательно избегать их прочтения. (Если набираешь текст достаточно быстро, можно его и не читать.) Как мог Скотт разделить со мной бремя своей печали, когда я сама была одной из главных ее причин?

Моим единственным утешением была Библия. Но, даже читая Священное Писание, я начинала нервничать, поскольку Скотт повторял, что Библия говорит нечто другое, отличающееся от того, что я всегда в ней находила. Скотт настаивал на том, что именно Библия привела его к католической вере. Но Библия лежала в основе и моих убеждений!

Как-то он обратился ко мне:
- Что является столпом и основанием истины?
- Слово Божие, - быстро ответила я.
- Почему тогда апостол Павел в Первом Послании к Тимофею говорит, что столпом и основанием истины является Церковь? Почему его слова не доходят до умов протестантов? - спросил он.
- Потому что об этом говорится только в твоей католической Библии, Скотт.

Но он открыл мою Библию и показал мне стих, который, как мне показалось, я раньше не читала.

У нас не было просто бесед о богословии - у нас были дискуссии на богословские темы. Иной раз мы продолжали наш спор до двух или тех часов ночи, а на следующее утро за завтраком Скотт спрашивал, не появились ли у меня какие-то новые мысли! Во время беседы мы оба пытались оставаться заботливыми и внимательными, но очень скоро напряжение и раздражение начинало расти. Нам приходилось прекращать беседу, и каждый удалялся к себе, чтобы остаться со своим страданием наедине.

Некоторые из друзей говорили мне, что жена должна следовать за мужем, независимо от того, что ей подсказывает разум, - они не понимали, почему я не следую за ним в его обращении в католичество. Другие друзья - протестанты постоянно напоминали мне, что молятся за меня, чтобы я терпеливо и смиренно ожидала, пока Скотт не очнется от своего заблуждения. А католики, которые знали нашу ситуацию, не могли понять, из-за чего я так переживаю. Они могли допустить, что почитание Девы Марии непривычно для меня, но им казалось, что я должна со временем просто привыкнуть к этому.

Скотт полностью отрицал возможность нашего развода. Впрочем, и я не допускала такой возможности. Когда мы сочетались браком, мы договорились о том, что даже в шутку не будем употреблять это слово, настолько глубоко и серьёзно мы относились к браку. Но дважды в первый год после обращения Скотта я задавала себе вопрос, могу ли я расстаться с ним. Я думала о том, в какую гостиницу мне уехать и что мне делать дальше, поскольку я не смогла бы оставаться больше ни минуты там, где я пережила бы этот ужас. Я думала о том, что не смогла бы справиться с этой болью, - это означало бы мое физическое и эмоциональное уничтожение. При этом я могла бы лишь исчезнуть навсегда.

Но я знала, что если уйду от Скотта, то при этом я отвергну Бога. Отвергнуть Бога значит обречь себя на ад. Реальность Бога и ада была столь очевидна для меня, что я отвергла саму возможность развода. Слава Господу, в течение моего десятиминутного размышления Бог укрепил меня, так что я могла сохранять терпение еще, и еще, и еще:

Этот отрывок из 3 главы Плача Иеремии лучше всего выражает мучения моего сердца и внутреннюю борьбу за возрождение надежды на Господа:
"Послал в почки мои стрелы из колчана Своего. Он пресытил меня горечью, напоил меня полынью; сокрушил камнями зубы мои, покрыл меня пеплом. И удалился мир от души моей; я забыл о благоденствии, и сказал я: погибла сила моя и надежда моя на Господа. Помысли о моём страдании и бедствии моём, о полыни и желчи. Твердо помнит это душа моя и падает во мне. Вот, что я отвечаю сердцу моему и потому уповаю: По милости Господа мы не исчезли, ибо милосердие Его не истощилось; оно обновляется каждое утро; велика верность твоя! Господь часть моя, итак буду надеяться на Него".

И все же оставалась какая-то надежда, исходившая не от меня или Скотта, но единственно из благости Божией. Господь продолжал изливать свою благодать на меня и на Скотта, благодаря которой мы день за днем проходили этот тяжелейший участок нашего совместного пути.

Скотт наслаждался всем, что имело отношение к католичеству (хотя и не афишировал это). Во время молитвы он осенял себя крестным знамением, в его рабочем кабинете висело распятие. Я слышала, как в разговорах с друзьями он произносил 'Богородице Дево, радуйся'. Каждый раз это было для меня ударом в самое сердце. Каждый раз это напоминало о нашем глубоком разладе.

Я остро ощущала, что радость спасения оставляет меня. И время от времени это становилось особенно болезненным потому, что я чувствовала, сколько радости подавлял в себе Скотт. Даже среди боли он воистину испытывал радость Господа, идя своими новыми путями, особенно принимая Святые Дары. Не раз в своем молитвенном журнале я спрашивала Господа: 'В чем радость моего спасения? Я знаю, что я спасена. Скотт не подвергает это сомнению. Но где же моя радость, и почему его радость так сильна?'

Я была строптива, - это слово лучше всего характеризовало меня в то время. Я хотела, чтобы во мне возникло желание изучать католическую веру, и в то же время боялась этого. Скотт мог обратиться ко мне с вопросом:
- Кимберли, ты не прочитала бы один отрывок из этой статьи?
- Это о Марии?
- Да.
- Ни за что. И, будь добр, уходи. Неужели ты не можешь найти то, что мы оба охотно читали бы и обсуждали?

Не так просто жить с новообращенным, к тому же имеющим серьёзнейшую теоретическую подготовку и привычку к богословским дискуссиям. Я не так много прочитала богословских трудов, но всего, что я слышала, хватило бы на получение еще одной степени магистра по богословию. И Скотту было нелегко жить с человеком, упрямо держащимся за свое и уклоняющимся от разумной беседы.

Самым мучительным в это время были сомнения: я не могла понять, где был Бог и кого Он поддерживал - меня или Скотта. Однажды вечером, со слезами молясь Господу, я записала в своем молитвенном журнале мой 'разговор' с Богом:
'О Господь, гневаешься ли Ты из-за моей нетерпимости, или Ты плачешь вместе со мной? Сдерживаешь ли Ты меня, или изо всех сил тянешь меня вперед? Я не хочу восстанавливать Тебя против Скотта или против себя, но, Господи, где же Ты, на чьей Ты стороне?'
'Я - на Кресте, я страдаю за те грехи, которые совершаете вы оба. Я призываю вас к браку, который есть образ единения Моей Церкви со Мною.
'Разве это возможно, Господи, в межконфессиональном браке?'
'Это невозможно, ибо не такова Моя воля'.
'Какова воля Твоя, Господи, и как мы можем следовать ей, когда поймем ее? Как нам возрасти через это страдание, Господи? Как мне сохранить верность Скотту, друзьям и семье? Кому могу я поверить свою печаль? Пожалуйста, верни мне радость моего спасения. Пока живу, я буду восхвалять Тебя. Милостью Своей, О Боже, исцели мои раны и возроди меня. Пожалуйста, укрепи Скотта в это время страдания и веди его по пути истины.'

Отчаяние постоянно стояло у нас на пороге. Скотт всегда говорил, что моим самым большим недостатком была патологическая положительность. Но в это время я изо всех сил боролась с отчаянием. Некоторые из крестов, которые мы несли в то время, мы создали себе сами, другие же кресты мы создали друг для друга.

Когда одна католическая подруга молилась обо мне, она сказала, что получила от Господа слово о том, что нам было дано 'апостольство разделенного Тела Христова". Мука, которую мы испытывали в нашем браке, была подобна той печали и терзанию, которые происходили во времена Реформации и других ересей. Бог давал нам драгоценный дар, который мог продлиться очень недолго. Нам нужно было попытаться понять, что это было благом. Я не представляла себе, каков мог оказаться план Бога в отношении нас, но мы, несомненно, чувствовали то разделение, которое пролегло в семьях христианских со времен Реформации. Мы ощутили на себе боль этого разделения.

Деятельность стала теми узами, которые существенно помогали нам работать вместе. Совместная борьба против абортов и порнографии бок о бок дала нам общие цели и укрепляла наш брак и через совместное служение, и через дружбу. Это помогало нам иметь некую внешнюю точку опоры, в то время как наши внутренние взаимоотношения были полны страдания.

На Рождество 1986 года мы обнаружили, что у нас будет еще один ребенок. Господь дал мне слова 'ребенок примирения'. Я непрестанно спрашивала: 'О Боже, значит ли это, что он должен будет стать католиком? Значит ли это, что мне необходимо будет перейти в католичество?' Я немедленно начала молиться.

Моей следующей мыслью было: 'Как следует крестить этого ребенка?' Это был нелегкий момент - я допускала младенческое крещение, но я была прихожанкой церкви, которая не признавала это. Я всегда мечтала о том, чтобы моих детей крестил мой отец, но я не представляла себе, как это могло бы осуществиться. И к тому же казалось, что крестить ребенка по католическому обряду означало признать то, что он будет принадлежать католической Церкви.

Выбор был нелегок. Большую часть этой борьбы я таила в себе: мы со Скоттом никогда не обсуждали этот вопрос. Бог милостиво уклонил мое сердце от споров со Скоттом. Ведь если я признаю духовное главенство Скотта в нашей семье, я должна смириться и принять то, что ребенок будет крещен в католичестве. Придя к этому заключению, я обрела внутренний мир. Когда затем я спокойно попросила Скотта договориться с отцом Брускевичем о крещении нашего ребенка, которому предстояло родиться, Скотт был вне себя от изумления.

Перед самым рождением нашей дочери у меня состоялся важный разговор с моим отцом. Мой отец - один из самых святых людей, которых я знаю. Он - воистину тот отец, в котором я нуждалась на пути к моему небесному Отцу. Мой папа смог почувствовать печаль в моем голосе.

Он спросил:
- Кимберли, произносишь ли ты ту молитву, которой я молюсь каждый день? Говоришь ли ты: 'Господь, я пойду, куда бы Ты ни сказал мне пойти, я сделаю все, что бы Ты ни сказал мне сделать; я скажу все, что бы Ты ни захотел услышать; я отдам все, что бы Ты ни велел мне отдать'?
- Нет, папа, теперь я не молюсь так.
Он просто не представлял той муки, которую я испытывала с тех пор, как Скотт стал католиком.
- Ты не молишься! - воскликнул он, искренне потрясенный.
- Папа, я боюсь. Я боюсь, что если я начну так молиться, это будет означать, что я соединяюсь с римско-католической Церковью. А я никогда не стану католичкой!
- Кимберли, я не думаю, что это значило бы для тебя стать католичкой. Для тебя это означает только одно: либо Иисус Христос является Господом всей твоей жизни, либо Он вообще не является для тебя Господом. Ты не должна говорить Господу, чего ты хочешь или не хочешь. Все, что ты должна говорить Ему - это то, что ты следуешь воле Его. Вот что для меня самое главное, а отнюдь не то, станешь ты католичкой или нет. В ином случае ты ожесточаешь свое сердце перед Господом. Если ты не можешь так молиться, молись о том, чтобы Бог даровал тебе милость, чтобы ты могла произнести эту молитву. Отдай Ему свое сердце , ты должна доверять Господу.
Он не боялся сказать мне эти слова.

В течение тридцати дней я ежедневно молилась:
'Господи, дай мне силы молиться этой молитвой'. Я боялась, что, молясь так, я окончательно решу свою судьбу, что я потеряю рассудок, позабуду свое сердце и, невластная над собой, последую за Скоттом в католическую церковь.

И наконец я была готова молиться, доверяя Господу во всем и без сомнений. Я поняла, что находилась в клетке, и Господь, вместо того, чтобы запереть меня в ней, распахнул ее двери и дал мне свободу. Мое сердце ликовало. Теперь я была свободна начать изучение, начать с новой радостью впитывать новые знания. Теперь я могла сказать: 'Да, Господи, это не тот путь, которым я собиралась идти в жизни, но для меня достаточно воли Твоей. Я лишь хочу знать, что хочешь Ты сделать с сердцем моим, моим браком и семьей?'

7 августа 1987 года родилась Анна-Лорейн. Мы испытывали величайшую радость приветствовать в этом мире нашу первую дочь и большое облегчение от того, что состояние моих внутренних органов не препятствовало рождению здорового ребенка. Этот ребенок был еще одним живым символом силы молитвы и свидетельством нашей прочной любви, выстоявшей посреди боли и борьбы.

Я шла на обряд крещения Анны не зная, собирается ли священник сказать: 'Миссис Хан, не будете ли вы так любезны посидеть там, пока я здесь окрещу вашего ребенка'. Я знала только то, что согласно воле Божией она должна быть окрещена по католическому обряду.

Как только мы пришли, отец Брускевич приветствовал меня и сердечно предложил мне делать и говорить все, что я с чистой совестью могла говорить и делать. Хотя я молчала во время славословия святым и в душе не соглашалась с тем толкованием крещения, которое он произнес, я была поражена красотой и величием литургии и участвовала в ней так искренне, как только могла.

Я не ожидала того, насколько красива литургия крещения. Это было все, о чем я могла бы молиться для своей дочери! После того, как священник закончил молитву о том, чтобы наш ребенок слышал Евангелие и отвечал ему, от невыразимой радости я изо всех сил стиснула руку Скотта (ему казалось, что я сжимаю его руку, чтобы мне не сорваться и не выбежать из церкви).

Затем отец Брускевич закончил молитву : 'Аминь и Аминь!'
- Аминь! - вырвалось у меня.

Я не смогла удержаться. (Баптисты часто произносят 'Аминь', но ведь я-то выросла пресвитерианкой!) Мы все вместе засмеялись. И отец Брускевич заверил меня, что мои чувства разделяли все присутствующие.

У меня не возникло чувства, что Анна теперь связана и обременена обязательством быть католичкой, как я одно время опасалась, скорее я ощущала, что теперь она была свободна быть Божиим ребенком, каким она и была создана. Когда в этот день я вышла из церкви Святого Бернарда, Бог совершал внутри меня важную работу. Я сказала Скотту:
- Я знаю, этот день стал для меня поворотным пунктом.

Это был не единственный подобный момент, но он остался в моей памяти как очень значительный.

{mospagebreak}

8. СЧАСТЛИВОЕ ВОССОЕДИНЕНИЕ

Скотт:

Незадолго до нашего переезда в Джолиет мы с Кимберли купили наш первый дом, расположенный всего в трех кварталах от колледжа Святого Франциска. Мы переехали в него меньше чем через месяц после того, как Кимберли родила Анну. Она еще выздоравливала после своего третьего кесарева сечения, в то время как я завершал подготовку к сдаче экзаменов по французскому и немецкому языкам. Кроме того, я готовил четыре курса, которые мне предстояло читать меньше через две недели.

Работа с учениками в колледже оказалась увлекающей и благодарной. Я быстро понял, что лишь некоторые из учащихся-католиков действительно понимают свою веру, хотя бы самые основные ее положения. Я чувствовал особое вдохновение, помогая 'младенцам в католической вере' открыть для себя красоту и величие их апостольской церковной традиции, полностью укорененной в Писании. Я начал еженедельное изучение Библии с членами футбольной команды и тратил много времени на внеклассные занятия с учениками. То, что я жил всего в трех кварталах от колледжа, было истинным благом для создания дружеских отношений.

В течение следующих трех лет я понял, что для восстановления католической репутации учебного заведения, которая в значительной степени была потеряна на пути секуляризации, требовалось нечто более значительное, чем просто искреннее к тому желание членов администрации колледжа и преподавательского состава факультета. Иногда приходилось вести настоящую борьбу. Я впервые в своей жизни столкнулся с католиками, для которых были совершенно неясны самые основы их веры, но при этом вероисповедная принадлежность и ответственность продолжала играть большую роль. Мне посчастливилось работать вместе с четырьмя замечательными педагогами; это были Джон Хиттингер, Грэг Соболевски, Сестра Роза Мария Сурвилло и Дэн Хаузер.

Однажды мне на работу позвонил Билл Бэйлс, один из моих бывших друзей по семинарии, который затем стал пресвитерианским пастором в Вирджинии. Он позвонил, чтобы извиниться за что-то недоброе, что он сделал против меня, когда Кимберли и дети гостили у него в течение недели, за год до того.

Билл говорил тихо, и в голосе его слышалось раскаяние:
- Скотт, я должен попросить у тебя прощения.
- За что, Билл? Я рад тому, что ты еще хочешь разговаривать со мной!
- Скотт, я боюсь, что это ты можешь не захотеть со мной общаться после того, что я сделал.
Он не мог сделать большего, чтобы заставить меня насторожиться и заподозрить самое дурное.
- Ну ладно, Билл, что же ты сделал?
- Несколько месяцев тому назад твоя жена обратилась ко мне с изложением твоих доводов в пользу католицизма. Я думаю, она надеялась, что я смогу вооружить её дополнительными доводами для споров с тобой. Но на самом деле я совершенно не был готов отвечать. И вместо этого посоветовал ей поискать основание для развода с тобой, не противоречащее библейским принципам.
- Его слова больно задели меня. Но я был так рад вернуться к общению, что быстро взял себя в руки.
- Все в порядке, Билл. Ты ведь знаешь, лет пять назад я сам в такой ситуации посоветовал бы развестись.
- Это еще не всё, - сказал Билл, помолчав и переведя дух.
Я не был уверен, что уже готов ко второму залпу.
- Ну, и что же это, Билл?
- Я пообещал Кимберли вернуться к разговору с твердыми опровержениями твоих католических идей.
- Да-да, продолжай:
- С тех пор прошло много времени, но я пока не нашел ни одного.
Я с трудом подавил торжествующий тон.
- Билл, если бы ты даже и отыскал какой-нибудь единственный довод, это было бы вполне простительной обидой.
- Спасибо, Скотт, но я прошу прощения не за это. Мне на самом деле нужна твоя помощь. В последние месяцы я много думаю и читаю о католической вере, и у меня возникли некоторые вопросы, которые я хотел бы обсудить с тобой.
Я сразу же догадался о чем идет речь.
- Билл, ты только скажи мне, ты чувствуешь силу библейских оснований католической веры?
- Об этом можно и не спрашивать!
- И ты ощущаешь некоторый ужас, когда думаешь о том, что это значит для тебя как пресвитерианского пастора?
- Ты об этом знаешь лучше меня.

Мне стала понятна настоящая причина его звонка. Он стал лишь первым из многих последовавших звонков. Весь следующий год Билл звонил с вопросами, возникающими при его самостоятельном изучении католического богословия. На мой взгляд, Билл представлял собой совершенно исключительный случай. В семинарии он превзошел нас всех в своей любви к ивриту и в глубоком знании этого языка. Он сделал ксерокопии страниц еврейской Библии и развесил их по стенам своей комнаты, чтобы лучше изучить и запомнить их.

После окончания семинарии Билл продолжил свое активное служение в пресвитерианской церкви, заняв место второго пастора при Джеке Лэше, моем бывшем ближайшем товарище по семинарии. Когда Билл позвонил мне, он все еще служил там. В те старые добрые дни, когда я еще был кальвинистом, Джек поручил мне проповедь на той службе, когда он рукополагался в помощники пастора. С тех пор, как я стал католиком, он прервал со мной все контакты.

После нескольких месяцев изучения и периодических телефонных дискуссий направление, в котором двигался Билл, стало более очевидным. Поиск все ближе и ближе подводил его к Риму. Джек и старейшины его прихода предпринимали меры, противодействуя его отступничеству. Временами это получалось крайне грубо и недоброжелательно. Это лишь подстегнуло жену Билла глубже погрузиться в изучение католической веры. В конце концов, они с Кимберли стали все больше и больше читать и обсуждать эти вопросы.

Это был тот момент, когда я понял, что моя конфронтация с Кимберли не принесет никаких добрых плодов. Напрасными были все попытки привлечь ее к дискуссии. Какую бы книгу я ей ни рекомендовал, - к этой книге она боялась даже прикоснуться. Бог учил меня отходить в сторону и позволять Духу Святому действовать там, где человеческие усилия не могли иметь успеха.

Вместо того, чтобы приводить богословские аргументы, я начал лишь искренне раскрывать свои собственные чувства, не стремясь более ни убедить, ни повлиять на Кимберли. Именно это было единственной возможностью, сохраняя уважение и любовь друг к другу, как-то справляться с нашими расхождениями во взглядах. Я постепенно смирился с мыслью о том, что Кимберли могла никогда не стать католичкой, и мое горячее желание ее обращения тоже могло бы никогда не сбыться.

После нашего переезда, когда у нас уже появилось несколько новых друзей в общине, мы с Кимберли начали сталкиваться со столь рьяными борцами с католичеством, каких прежде мы не могли себе и представить. Это были бывшие католики, а ныне - убежденные протестантские фундаменталисты. В отличие от тех протестантов, которые вечно спорят с католиками, приводя пространные библейские цитаты в опровержение католических догматов о Богородице и о Папе, эти бывшие католики просто сотрясались от ярости, отвергая и ниспровергая все католичество от начала до конца, что делало их совершенно неспособными к разумному диалогу. Поскольку им я казался одержимым бесами, они побуждали Кимберли даже не слушать то, что я говорю, поскольку Сатана использует меня для ее обольщения. Для такой независимой и умной женщины как Кимберли, такой совет мог бы возыметь скорее обратный эффект.

По большей части я был настороже, ожидая разговоров с кем-либо из фундаменталистов, озабоченным моим спасением. Я вполне ценил их проповеднический пыл.

Однажды за ужином я пересказал Кимберли разговор, который произошел днем с одним из фундаменталистов. Услышав о том, что я католик, он пришел прямо ко мне на работу с целью моей срочной евангелизации. Разумеется, начал он с вопроса:
- Были ли вы рождены от Духа Святого?
- Да. Это действительно произошло в моей жизни. Но я хотел бы знать, какой вы смысл вкладываете в эти слова?
Он выглядел озадаченным.
- Приняли ли вы Иисуса Христа как своего личного Господа и Спасителя? Вот что я имею в виду.
Я широко улыбнулся и ответил:
- Да, конечно. Но не поэтому я рожден от Духа Святого. Я родился духовно благодаря тому действию, которое совершил Христос через Духа Святого в момент моего крещения.
Он все еще выглядел сбитым с толку, поэтому я продолжил:
- Понимаете, нигде в Библии не говорится: 'Вы должны принять Иисуса Христа как своего личного Господа и Спасителя'. Это великий акт веры, но не об этом Господь говорил Никодиму в Евангелии от Иоанна 3:3, когда сказал, что он должен 'родиться свыше'. Двумя стихами позже Иисус объясняет то, что он на самом деле имел в виду 'вы должны родится от воды и Духа', где он подразумевает крещение. Иоанн проясняет это читателям сразу же после описания речи Иисуса к Никодиму в стихах 2-21, утверждая в следующем стихе, что 'После сего пришел Иисус с учениками Своими в землю Иудейскую и там жил с ними и крестил'. А несколькими стихами позже Иоанн пишет 'о дошедшем до фарисеев слухе, что Он более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн'. Иными словами, когда Иисус говорит, что нам должно 'родиться свыше', он имеет в виду крещение.

Я признался Кимберли, что вел себя в этом разговоре, может быть, чересчур прямолинейно. Я поделился с ней своими мыслями о том, что фундаменталисты не признают католиков истинными христианами лишь потому, что католики не прибегают к излюбленным фундаменталистами библейским цитатам столь же часто и напористо. Собственно, фундаменталисты часто и не углубляются в истинный смысл постоянно повторяемых ими цитат. Кимберли полностью со мной согласилась.

Вскоре после этого я вернулся с богословской конференции во Францисканском Университете Стьюбенвилля. Я побывал на ней впервые. Я был просто поражен, встретив такое множество ортодоксальных католиков, пылавших поистине протестантским рвением. В особенности изумило меня то, что я увидел на полуденной мессе: часовня была переполнена сотнями учащихся, певших из самой глубины своего сердца, с глубочайшей любовью ко Христу, явленному в Святых Дарах.

Я с трудом дождался того момента, когда смог рассказать об этом Кимберли. Она была взволнована, услышав, что то протестантское воодушевление, с которым она выросла, существовало и в католичестве.

Я рассказал одному другу в своем приходе о той постоянной борьбе, которую я вел за то, чтобы разделить католическую веру со своей женой-протестанткой. Я описал вдохновенное пение, живую библейскую проповедь и теплые дружеские отношения - то есть все то, что окружало Кимберли с самого детства. Он высказал любопытное предположение:
- Скотт, мне кажется, что протестанты восполняют всем этим пением, проповедью и общением ту нехватку благодати, которая связана с отсутствием Святых Таинств. Как только ты ощутишь реальное Присутствие Христа в Святом Причастии, все остальное становится просто ненужным. Разве ты с этим не согласен?
Я прикусил язык. Мне не хотелось противоречить, но я должен был скорректировать свою оплошность.
- Я согласен с тем, что ты говоришь, - что литургия сочетает в себе тишину, внешнюю скромность и великую глубину. Я ощущаю истинный восторг от григорианского пения и латыни во время литургии. Я бы сказал иначе: будучи свидетелями живого, реального присутствия Христа в Святом Причастии, мы - еще более, чем протестанты - должны воспевать, проповедовать и в ликовании славить Господа!
На мгновение возникло неловкое молчание.
- Да, - ответил он, с этим нельзя не согласиться.
- Тогда почему же у нас это не происходит?! - не скрывая своих чувств, воскликнул я.
Ни он, ни я не могли ответить на этот вопрос.

Меня всегда удивляло то, что множество католиков никогда не пытается глубже проникнуть в тайны своей веры. Меня всегда восхищало то, как буквально каждая из тайн была основана на Священном Писании, на самом Христе, как каждая из них несла в себе и являла единство Христа и Его Церкви, нерушимый Божий Завет.

Однажды, когда я вернулся c праздничной мессы в День Всех Душ, я пережил некое откровение. Кимберли спросила меня о значении этого праздника. Я сразу почувствовал, что наш разговор тут же превратиться в очередной диспут о Чистилище. Я решил перевести наш разговор на основополагающие вещи, рассмотрев это с точки зрения Божией любви и Божиего Завета.
- Кимберли, Библия показывает, как часто Бог открывал себя народу Своему в огне, чтобы возобновить Свой Завет с ним. Он явил Себя Аврааму как 'дым из печи и пламя огня' в 15 главе книги Бытия, Моисею в виде горящего терновника в 3 главе Исхода, сынам Израилевым в виде огня над скинией в 9 главе Чисел, Соломону и Илии в виде небесного огня, попалившего жертвоприношение на алтаре в 8 и 18 главах Первой Книги Царств, апостолам во время праздника Пятидесятницы в виде 'языков пламени' во 2 главе Деяний:
- Хорошо, Скотт, - перебила меня Кимберли, - что ты хочешь этим сказать?
У меня появился единственный шанс, и я им воспользовался.
- Это очень просто. Когда в 29 стихе 12 главы Послания к Евреям Бог описывается как 'огонь поядающий', это не обязательно относится к проявлению гнева Божьего. Существует геенна огненная, но существует и бесконечно более мощный огонь в небесах, и этот огонь - сам Бог. Огонь скорее относится к бесконечной любви Божией, чем к Его вечному гневу. Природа Бога подобна бушующему аду пламенной любви. Другими словами, небеса должны быть пламеннее, чем ад.

Нет ничего удивительного в том, что Священное Писание называет ангелов, пребывающих вблизи Бога, Серафимами, что на древнееврейском языке буквально означает 'пламенные'. Именно поэтому и апостол Павел в 3:13 Первого Послания к Коринфянам говорит о том, что все святые должны будут пройти сквозь огненный суд, в котором 'каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого:'

Очевидно, что он говорил не о геенне огненной, поскольку речь идет о святых. Он говорит о том огне, который готовит их к вечной жизни с Богом на небесах; и предназначение огня здесь очевидно - открыть, насколько дела их праведны ('золото и серебро') или же неправедны - ('дерево, сено и солома').

Стих 15 проясняет, что некоторые святые, предназначенные небесам, пройдут сквозь огонь и пострадают: 'А у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем, сам спасется, но так, как-бы из огня'. Здесь огонь предназначается для очищения святых. Он означает очистительный огонь, такой огонь, который очистит и подготовит святых к тому, что их навсегда охватит 'поядающий' огонь вечной любви Божией.

Я сказал много; возможно, даже слишком много. Я сидел, ожидая, что Кимберли разразиться гневом или раздражением, как это случалось не раз, стоило мне затронуть тему Чистилища. Но, напротив, Кимберли сидела спокойно, и на лице ее было выражение глубокой задумчивости. По выражению ее глаз я мог судить о том, что она обдумывает услышанное. И я решил пока что больше не давить на нее.

В середине осеннего семестра 1989 года мне позвонила Пэт Мэдрид из организации 'Католические Ответы', о которой я слышал, как о самой серьёзной школе католической апологетики в стране. Находящиеся в Сан-Диего, 'Католические ответы' были основаны Карлом Китингом, автором книги 'Католицизм и фундаментализм', книги, которую я считал более полезной, чем все прочие, для того, чтобы помочь людям отвечать на атаки фундаменталистов против церкви. Это было замечательно - встретить наконец столь родственные души.

В течение следующих недель мы оставались в близком контакте. Поскольку я говорил с ними о возможностях будущей работы, они проявили интерес к тому, чтобы я прилетел к ним на неформальное интервью и принял участие в вечернем семинаре в церкви святого Франциска де Саля в Риверсайде, в Калифорнии. И затем организовали эту встречу.

После трех с половиной лет поисков родственных душ моя встреча с Карлом и Пэт была подобна оазису в пустыне. Субботним днем в офисе 'Католических ответов' я торопливо печатал план беседы, которую мне предстояло провести на вечернем семинаре. Это должна была быть часовая беседа-свидетельство, посвященная моему обращению в католическую веру, сопровождающаяся ответами на вопросы. Подобную беседу я проводил уже бесчисленное количество раз. Но эта беседа оказалась особенной. Именно она получила известность в записи, под названием 'Протестантский пастор становится католиком').

За десять минут до начала меня познакомили с Терри Барбером из Общины Святого Иосифа, который поспешно готовил оборудование для магнитофонной записи моего выступления. Устанавливая микрофон, он рассказал мне, что он вместе со своей новой невестой, Даниэль, недавно возвратился из своей свадебной поездки в Фатиму в Португалии. Он также объяснил и свое опоздание: в этот день он записал уже пять выступлений в разных местах. Казалось, что Терри лишь в последнюю минуту решил появиться на моем выступлении. Тогда я не придал этому значения; позже мы были друг другу вечно благодарны.

Ровно в 7 ч.30 мин. меня представили небольшой группе из тридцати пяти людей. После более чем часовой беседы, - я никогда не умел что-либо заканчивать вовремя! - я устроил небольшой перерыв и затем вернулся для ответов на вопросы. Завершив встречу, я вернулся поговорить с Пэт.

Пока мы разговаривали, прибежал Терри Барбер, размахивая кассетой.
- Друг мой, я точно знаю, что Господь собирается использовать эту запись!

Я был рад видеть его настолько воодушевленным, но поскольку я провел уже много подобных встреч, и на многих из них производилась магнитная запись, я не думал об этой как о чем-то особенном. Я даже думал про себя о том, насколько я был неподготовлен к этой беседе, и что другие встречи я проводил много лучше. Может быть, именно поэтому Господь избрал эту беседу для того, чтобы использовать ее особым образом, ведь лишь Его сила сделала эту беседу особой.

Прилетев обратно в Джолиет, я подробно рассказал Кимберли об этом уик-энде в организации 'Католические ответы'. Но я и не подумал поднимать какой-либо шум вокруг этого вечернего семинара. Это все еще не казалось чем-то значительным. На следующий день я вернулся к преподаванию своих уроков.

Прошло несколько недель, и я вновь услышал Терри Барбера. Он позвонил мне сообщить, что он бесплатно рассылает десятки копий записи различным католическим лидерам и группам по всей стране. Терри сообщил, что запись вызвала замечательный отклик.

Я тогда и представить не мог, как эта кассета изменит наши жизни, и как она повлияет на мою жену!
- Ничего удивительного, - сказал я, - ничего иного нельзя было и ждать от подобного предпринимательского рвения. Терри, мне кажется, ты почувствовал себя апостолом.

Я обнаружил, что одна из копий была послана католическому знатоку Евангелия Отцу Кену Робертсу, который, прослушав ее, заказал пять тысяч копий, которые затем разослал по всей стране. Упомянув о моей кассете на EWTN, отец Кен предоставил мне возможность несколько месяцев спустя появиться в качестве гостя в передаче 'Мать Ангелика в прямом эфире'

И Карл, и Пэт предостерегали меня:
- Скотт, очень скоро твоя жизнь превратиться в непрерывную череду официальных мероприятий и деловых встреч.

Они были правы; и ответственность за это частично ложится на них самих. Вскоре после появления знаменитой записи состоялось одно из наших первых совместных мероприятий. 'Католические ответы' субсидировали трехчасовую дискуссию между мной и доктором Робертом Кнудсеном, профессором Систематического Богословия и Апологетики в Вестминстерской Богословской Семинарии. Половину этого вечера мы обсуждали Sola scriptura, вторая половина была посвящена Sola fide. Я должен признать, что испытывал некоторый страх, готовясь обсуждать со всемирно известным богословом две монументальнейшие проблемы, разделяющие протестантов и католиков.

Я даже и не мечтал о таких положительных результатах. Не только присутствующие на выступлении учащиеся Вестминстерской академии выразили в конце свое удивление и волнение, но, - и это самое главное, - сразу после моего возвращения домой Кимберли поставила кассету в плеер, чтобы прослушать дискуссию целиком. Три часа спустя она выглядела ошеломленной и изумленной. Все, что она смогла промолвить, было:
- Я просто не могу поверить в то, что только что услышала.

Я был в восторге. Недолго думая, я вручил ей копию ставшей столь известной записи лекции. С тех пор, как я стал католиком, она впервые слышала историю моего обращения.

Жизнь набирала обороты. Мне позвонил доктор Алан Шрек, директор богословского отделения Францисканского Университета Стьюбенвилля. Он сказал, что на следующий академический год - 1990/1991 на отделении откроется новая вакансия и предложил выслать резюме. Я не замедлил это сделать.

За пару лет до этого Францисканский Университет финансировал конференцию по проблемам семьи и брака. Мы выезжали на нее вместе с Филом Саттоном, другом и коллегой, в то время преподававшим психологию в колледже Святого Франциска. Возвращаясь домой после конференции, мы вспомнили о том, что евреи во всем мире часто используют поговорку, - прощаясь, они говорят друг другу: 'До следующего года в Иерусалиме'. Мы в шутку изобрели собственную католическую поговорку: 'До следующего года в Стьюбенвилле'. На следующий год Фил покинул колледж Святого Франциска, чтобы начать преподавать во Францисканском Университете Стьюбенвилля, куда его пригласили вести курс по программе магистра искусств. И вот на следующий год Университет рассматривал мою кандидатуру. Мы и подумать не могли, что Господь примет нашу шутливую поговорку как молитву.

Когда я рассказал Кимберли об этой благоприятной возможности, я напомнил ей о своем переживании богослужения в этом университете. Я рассказал ей о борьбе против абортов, которую вел университет, начиная от директора и заканчивая преподавательским составом и учащимися. Я сообщил ей, что во Францисканском Университете более сотни студентов специализировались в теологии - больше, чем в Католическом Университете или в Нотр Даме - плюс магистратура по теологии искусств со специализацией по проблемам семьи и брака. Впервые за последние пять лет мы молились вместе из самой глубины наших сердец.

После Рождества мы поехали в Стьюбенвилль на первое собеседование с отцом Скэнланом и доктором Шреком. За день до нашего отъезда у Кимберли случился второй выкидыш. Я был очень подавлен, а Кимберли была вне себя от горя. Незадолго до окончания нашей беседы Кимберли рассказала отцу Скэнлану о только что произошедшем несчастье. Затем она попросила его - католического священника! - помолиться за нее. Не раздумывая ни минуты, он поднялся из-за стола, положил руки ей на плечи и начал молиться о исцеляющей благодати Божией.

Во время беседы отец Скэнлан рассказал нам о том, через какую внутреннюю борьбу прошел он сам в прошлом, чтобы принять учение о Марии и ее почитании. Ничто не могло доставить Кимберли большей радости, чем рассказ о том, как много усилий приложил этот священник, чтобы принять католическое учение о Богородице и почитании её. Она внимательно слушала его объяснения. Отец Скэнлан лишь недавно открыл для себя абсолютную христоцентричность и укорененность церковного учения о Марии и о её почитании, как неотъемлемой части церковной жизни, - на Втором Ватиканском соборе это учение было изложено в очень стройной и последовательной форме. Рассказ отца Скэнлона был краток, но очень убедителен.

Прошло несколько недель, и я вылетел для того, чтобы пройти второе собеседование и дать учащимся пробную лекцию. И то, и другое прошло очень хорошо. Особенно сердечным было время, проведенное с Аланом и Нэнси Шрек. Будучи любезными хозяевами, они вскоре стали моими добрыми друзьями. По возвращении домой мы получили от Алана известие, что я был принят на работу. Непосредственно перед этим мы с Кимберли горячо молились о том, чтобы Господь явил нам Свою волю. Мой прием на работу был явным ответом на эту молитву.

Как ни странно, я в это время очень мало знал о том, на каком этапе своего отношения к католической вере находилась Кимберли. Я наконец усвоил тот урок, которому меня обучал Джил Кауфман, мой добрый друг из 'Опус Деи': 'Пусть сердце прилагает усилие, а ум делает уступки'.

Я вылетел в Калифорнию, чтобы выступить на национальной конференции по апологетике, которую организовали 'Католические ответы'. Множество людей, слышавших знаменитую запись лекции, спрашивали меня о Кимберли. После того, как я закончил лекцию, первый же заданный мне вопрос звучал так: 'Скотт, мы все слышали кассету с записью вашего выступления несколько месяцев назад. Скажите, по-прежнему ли ваша жена так резко отвергает католичество?'. Я был смущен и был вынужден признать, что не знаю ответа.

Позже, вечером, я позвонил Кимберли дом семьи Шрек в Стьюбенвилле, где она осталась на уик-энд, подыскивая жилье. Рассказав ей о тех вопросах, на которые мне пришлось отвечать на конференции, я спросил её, что я должен был сказать о ней. Я совершенно не был готов к ее ответу.
- Скажи им, - промолвила она, помолчав, - что вчера, в первый день великого поста, когда я ехала в Стьюбенвилль, после долгих раздумий и молитв мне стало ясно, что Господь зовет меня прийти домой на эту Пасху.

Больше минуты ни один из нас не мог вымолвить ни слова. Потом начались слезы, молитвы и радость.

Вскоре об этом узнали все участники конференции.

Кимберли должна была быть принята в католическую церковь в храме Святого Патрика в Джолиете на пасхальной неделе 1990 года. (Казалось, что в выборе времени было что-то большее, чем просто ирония: ведь пятью годами ранее 1990 год был установлен как самый ранний срок моего воссоединения с церковью; а теперь моя дата стала ее датой). Мысль о том, что Кимберли войдет в Церковь, переполняла меня радостью настолько, что порой я просто терял самообладание. Покаянный период поста был наполнен для нас обоих удивительным, ни с чем не сравнимым ожиданием чуда. Это была самая потрясающая Страстная Седьмица в нашей жизни.

В середине Страстной Недели я довольно бесцеремонно спросил Кимберли:
- Какого святого ты выбрала своим покровителем?
- Это ты о чем? - спросила она, озадаченно взглянув на меня.
И я начал объяснять:
- Когда ты получаешь конфирмацию, ты имеешь возможность выбрать 'конфирмационное имя', которое обычно заимствуют у того святого, которого ты чувствуешь особенно близким себе. Например, когда я воссоединился в церковью, я выбрал Святого Франциска Сальского.
Казалось, Кимберли все еще не улавливает смысла.
- Почему именно его?
Я послушно объяснил:
- Святой Франциск Сальский был епископом в Женеве, в Швейцарии, в то время, когда Жан Кальвин уводил людей из католической веры. Я вычитал, что Святой Франциск Сальский был настолько вдохновенным проповедником и апологетом, что своими проповедями и памфлетами вернул в лоно церкви более сорока тысяч кальвинистов. И мне представилось, что если он мог вернуть их тогда, он мог бы вернуть еще больше людей и теперь. Кроме того, Святой Франциск Сальский был также провозглашен покровителем католической прессы, а поскольку сам я окружен пятнадцатью тысячами книг, мне подумалось, что такой выбор для меня вполне естественен.
Кимберли отвернулась с несколько задумчивым видом.
- Мне нужно будет помолиться об этом, и, я думаю, Господь приведет мне на ум чье-нибудь имя.

Я не говорил ей, но уже знал, какой святой был моим первым кандидатом в ее покровители. Двумя годами раньше, вскоре после моего соединения в церковью, я выступал на конференции Общества католических ученых, где повстречал известного богослова, которого звали Жермен Грисе. Я сидел рядом с ним и его женой Жаннет на субботнем вечернем банкете. Я рассказал им о своих переживаниях, связанных с переходом в католичество и борьбой Кимберли против этого.

В конце нашей беседы они переглянулись, а потом посмотрели на меня.

Жермен неожиданно сказал мне:
- Мы знаем, что нужно сделать.
Я не уловил смысла его загадочного замечания.
- Что вы имеете в виду, - спросил я.

И тогда они начали рассказывать о святой Елизавете Анне Сетон: домохозяйке, матери пятерых детей, перешедшей из протестантизма в католицизм и основавшей американское общество сестер милосердия. Недавно она была канонизирована как первая святая, рожденная в Америке. Они также упомянули о том, что ее мощи хранятся в церкви недалеко от их дома в Эммитсбурге, в штате Мериленд.

Их рассказ о св. Елизавете Анне Сетон был интересен, но не показался мне столь уж значительным. Однако позже я узнал, что это было самым главным для меня событием на той конференции.

Через неделю я получил по почте посылку. Увидев на месте обратного адреса 'Жермен и Жаннет Грисе', я заподозрил, что в посылке находится какой-то католический священный предмет, так что вскрыть ее я отправился в свой кабинет, подальше от обеспокоенного взгляда Кимберли. Внутри посылки находилась копия биографии Святой Елизаветы Анны Сетон, написанной Джозефом Дирвином и что-то, чего я никогда прежде не видел: маленький ларчик с частичкой мощей матери Сетон.

Я понятия не имел, что делать с ларчиком, и спросил совета у друга - католика. По рекомендации друга я начал повсюду носить этот ларчик с собой. Это служило мне напоминанием, что все, что бы ни случалось между мной и Кимберли, особенно любая напряженность и любые конфликты - все это вверялось Господу через заступничество и по молитве матери Сетон.

Однажды случилось неизбежное: проверяя мои карманы перед стиркой, Кимберли нашла ларчик.
- Скотт, что это за штука?
Я похолодел. С плохо скрываемой нервной дрожью в голосе я сказал:
- О, ничего, Кимберли, на самом деле - ничего особенного. Тебе это не интересно.

Какое-то мгновение она подозрительно смотрела на нее, - я мог бы поклясться, что она боялась расспрашивать дальше, ожидая, что я мог рассказать что-то, что было бы ей неприятно, - и затем она молча отдала коробочку мне.

Со смесью благоразумия и опаски я перестал носить с собой ларчик и вместо этого поместил его в дальний ящик моего письменного стола. К тому времени я похоронил биографию где-то на нижней полке в темном углу своего кабинета.

Я должен был предполагать, что эта история будет иметь какое-то продолжение, но то, что произошло, стало для меня полной неожиданностью.

На следующий день после того, как я спросил Кимберли о 'конфирмационном имени' и святом- покровителе, готовясь лечь спать, я спросил:
- Кимберли, что ты читаешь?
- Это книга о Святой Елизавете Анне Сетон.
Я замер, так и не одев до конца пижаму.
- Кимберли, а могу я спросить, где ты ее нашла?
- Понимаешь, Скотт, - объяснила она с некоторой небрежностью в голосе, - я сегодня рылась в твоих книгах и случайно вытащила эту.
Старясь не обращать внимание на мурашки, которые забегали у меня по спин, я спросил:
- Тебе нравится эта книга?
- О, - сказала она взволнованно, - я уже несколько часов читаю эту книгу, Скотт, и думаю, что нашла своего святого покровителя.
'А может быть, она нашла тебя', - подумал я. Все, что я смог пробормотать, было:
- Должно быть, это на самом деле так.

(Я уже не знал, где я - на небе или на земле). Я сел на кровать и рассказал ей о том, что случилось двумя годами раньше. Потом я отдал ей ларчик с мощами.

Мы завершили день молитвой, благодаря Бога - и его удивительную дочь, нашу сестру во Христе, святую Елизавету Анну Сетон.

Наконец настал знаменательный вечер. Кимберли покинула Пасхальную мессу на полчаса раньше, чтобы Отец Меменас смог услышать ее первую исповедь.

В середине мессы Кимберли передала мне записку. Я взглянул и прочитал следующие строчки: 'Мой самый дорогой Скотт, я так благодарна за тебя и за то, что ты проложил этот путь для нас обоих. Я люблю тебя. К.'. От радости я потерял дар речи. Лишь моя улыбка и слезы рассказали Кимберли о том, что творилось во мне.

В этот вечер мы впервые разделили друг с другом Святое Причастие. Это была кульминация головокружительного религиозного романа: наконец я полностью воссоединился со своей невестой через Христа и Его Невесту-Церковь.

Кимберли:

Через неделю после крещения Анны мы переехали в Джолиет (штат Иллинойс). Для нас это было очень хлопотное время, мы привыкали к новому месту, к новому дому и к нашему новому ребенку. Мы начали новый этап изучения Божией науки. Скотт работал на полную ставку в колледже Святого Франциска, на отделении богословия, и ему это нравилось. Жизнь била ключом!

Казалось, что для меня после зимы наступала оттепель. Мое сердце было открыто к новому знанию, особенно в том, что касалось крещения. Скотт находил время присматривать за детьми, так что я могла уделять время занятиям. То, чему я училась в семинарии, вовсе не оказалось напрасным, - я приобрела навык и умение, позволившие мне изучать богословие на очень серьезном уровне. Начав изучать католических авторов, я была изумлена, - ведь раньше мне казалось, что католическое богословие - это сплошные цитаты папских вердиктов. Я дорожила тем, что Анна через крещение стала принадлежать Богу и родилась вновь от воды и Духа. Изучая все, что связано с крещением, я увидела неразрывную связь крещения с богословским понятием оправдания. Как когда-то Скотт, я увидела в свете всех моих богословских познаний всю неполноту протестантского учения об оправдании благодаря одной лишь вере. Крещение младенцев было примером оправдания человека одною лишь благодатью Божией. Я была в восторге от той гармонии и красоты, которыми было наполнено католическое понимание понятий оправдания и крещения.

Со времен той Пасхи два года назад, когда Скотт вошел в Церковь, я не бывала на мессе. Когда в Страстную Среду я посетила службу в маленькой часовне, я была поражена тем, как глубоко затронула меня литургия. Призыв покаяться был так очевиден, что я удивилась, как некоторые друзья - бывшие католики - не заметили его, когда говорили, что в католической церкви они никогда не призывались к Евангелию.

С тех пор, как Скотт стал католиком, казалось, что оба наших мальчика (в то время им было два и три года) начали говорить о желании стать священниками. Я просто не верила своим ушам! В Джолиете я встретила множество удивительных, исполненных веры священников. Я чувствовала, что мое сердце поворачивается к призыву Господа посвятить Ему жизни наших сыновей. Когда наш трехлетний Габриэль сказал: 'Мама, в мире не хватает священников и монахинь; я бы хотел стать священником, чтобы привести в мир больше монахинь и священников', я поняла, что мое сердце возрадовалось его желанию. Такие изменения могли происходить только по воле Господа.

Когда я шла молиться, я говорила другими словами и задавала другие вопросы. Я начала просить Господа дать мне Его сердце и ум в Святом Причастии и других таинствах. Вместо воплей страдания, исходивших от противостояния 'Обращенный Скотт - оставленная Кимберли' и зацикленности на этой теме, я стала обращаться к Богу за ответом, какого будущего желал он для меня, даже если это будущее было католическим.

Бывали времена глубочайшего отчаяния - чувство, что я брошена в пустоте, что я даже не способна достаточно ясно мыслить, поскольку в ином случае я бы смогла увидеть заблуждения католической церкви. Было и время рыдания, шедшего из самой глубины моего существа, такого мучительного, что я едва могла дышать, стиснутая мукой неизвестности.

Но эти периоды смеялись временами невероятной благодати, временами, когда наступали прозрения. Я никогда не смогла бы определить, где заканчивались мои убеждения и где начиналось мое упрямство. Но, благодарение Господу, Он направлял меня.

Мы со Скоттом согласились в том, что, когда Майклу исполнится семь лет, он получит первое Причастие, и что наши дети станут католиками. Из этого я должна была исходить в планах нашей жизни. Но мысль об этом была для меня невыносима, и я старалась избегать ее, концентрируясь на конкретных делах.

Скотт побудил меня принять приглашение весной 1988 года погостить у наших друзей-протестантов в Вирджинии. У меня было множество вопросов, которые могли быть разрешены с их помощью.

Это была плодотворная поездка, я возобновила дружеские узы, очень пострадавшие после обращения Скотта, и мы вели долгие беседы на богословские темы. Как только я начала рассказывать нашим друзьям, почему именно Скотт говорит то, что говорит, я невольно, наперекор своему желанию, начала понимать, что за его аргументами стоит неопровержимая логика.

Сначала мы с Джеком прошли фраза за фразой 52-69 стихи 6 главы Евангелия от Иоанна, исследуя католическую точку зрения. Хотя за свою жизнь я множество раз читала эту часть Евангелия, прежде меня никогда так не поражала сила Иисусовых слов, когда он вновь и вновь повторяет, что для того, чтобы получить Его жизнь, верующий должен принять в себя Его плоть и кровь.
- Джек, что же ты думаешь об этом? - спросила я.
- Кимберли, я думаю, что здесь Иисус учит о вере.
Это был тот же самый разбор главы, которому нас обучали во время совместной учебы в семинарии.
- Подожди-ка минутку. Ты ссылаешься на фразу 'плоть не пользует ни мало' в 63 стихе? Прочти стих целиком: 'Дух животворит, плоть не пользует ни мало'. Это именно Дух животворит. Иными словами, Иисус не говорит своему народу, чтобы каждый съедал какой-то кусочек Его физического тела. Он подразумевает то, что будет происходить после Его смерти, Воскресения и Вознесения, когда Дух явит Его ученикам Его прославленное тело, которое станет животворящим, несущим жизнь этому миру.

Кроме того, Джек, почему это настолько возмутило иудеев, если Иисус говорил только о вере и символическом жертвоприношении плоти и крови? Они с отвращением оставили его, думая, что он говорит о людоедстве. Почему Иисус позволил большинству своих учеников покинуть Его, если они просто неправильно Его поняли, и никогда не разъяснял своим ближайшим ученикам, что Он говорил только о вере и простом символе его будущей жертвы? По крайней мере, своим ближайшим ученикам Он мог бы прояснить это в других отрывках Священного Писания.

Джек не увидел сложностей, которые я находила в протестантском понимании этого отрывка, но я впервые почувствовала силу католических аргументов. Этот разговор пролил свет на другой вопрос, который возник у меня в отношении пресуществления: как мог бы Иисус, в Своем человеческом обличии, на последней вечери дать ученикам Свои настоящие плоть и кровь? Абсурдно было бы представить себе нечто подобное в реальности. Как же тогда мы, в нашем повторении того, что Он совершил на последней вечери, можем говорить о реальной плоти и крови?

Я знаю, что католики называли это чудом, но это объяснение казалось слишком несерьезным до тех пор, пока я не связала это с более ранним фрагментом из 6 главы Евангелия от Иоанна, где говорится о чудесном умножении хлебов и рыб. Сверхъестественное изобилие пищи стало образом, в котором было явлено бесконечное изобилие прославленного тела и крови Иисуса, в которых - истинная жизнь этого мира. Будь Иисус лишь человеком, Он не мог бы дать своим ученикам реальные плоть и кровь Своего тела. Но Иисус всегда обладал всей полнотой божественной природы, как и всей полнотой природы человеческой. И как Бог Он имел власть, телесно присутствуя среди учеников, в то же время претворить стоявшие перед Ним хлеб и вино в свои тело и кровь.

Следующим этапом моего путешествия было пребывание в семье Билла, старого друга и соученика Скотта, который, как и Джек, работал пастором. После нескольких бесед Билл спросил:
- Ну, а что же будет с вашими детьми?
- Наши дети в конце концов должны будут стать католиками. На самом деле у меня нет иного выхода.
- У тебя есть другой выход, - заверил меня Билл, - дети могли бы остаться с тобой после развода, поскольку Скотт оставил истинную веру и впал в ересь.
- Это невозможно, Билл. Я знаю, что Скотт подлинный христианин, и я никогда не предам его и не лишу его общения с детьми.

Билл и его жена Лиз-Энн о многом расспрашивали меня и дали мне истинный шанс открыть им свое сердце, в отличие от множества других друзей-протестантов. По завершении одной из бесед у меня вырвались следующие слова:
- То, во что я верую, я всегда принимаю целиком, во всей полноте, - и вы, я вижу, оба точно такие же. Сейчас мне трудно это себе представить, но если я действительно приму католичество, я приму его всем сердцем и во всей полноте, и я буду желать и стремиться к тому, чтобы все остальные приняли это.

(Спустя несколько месяцев Билл позвонил Скотту, чтобы извиниться за свой совет мне развестись с ним, и сказал, что мой рассказ о том духовном пути, который прошел Скотт, показался ему настолько убедительным, что он серьёзное изучение католического богословия. Лиз-Энн стала моей близкой подругой, с которой мы вместе, хотя и разделенные значительным расстоянием, продвигались в познании вопросов веры. Мы с ней оказались в похожей ситуации: обе мы нуждались в изучении этих вопросов, и в то же время испытывали по этому поводу неуверенность и смятение. Мы посвящали пару недель какой-то конкретной теме или книге, а затем проводили двух-трех часовое обсуждение по телефону. Через несколько месяцев после моего обращения Билл и Лиз-Энн соединились с Церковью, испытав множество страданий, связанных с выходом из своей протестантской церкви и конфессии.)

{mospagebreak}
Из поездки я вернулась со смешанными чувствами. Прежде разрозненные осколки начали складываться в причудливую католическую мозаику. Мне было ясно, что продолжая свое исследование, я потеряю многих друзей-протестантов. Временами подступали депрессия и ощущение одиночества. И я чувствовала, что некоторые новые друзья - католики не доверяют мне.

Иногда я даже сомневалась в том, что католики действительно верят в то, во что, согласно моему исследованию, они должны были бы верить. Когда мы приходили на мессу, многие люди сидели не снимая пальто, и было похоже, что они готовы убежать сразу же, как только получат Святые Дары. (Я никогда не сидела бы у кого-то в гостях, не снимая пальто!) Если у протестантов по завершении собрания люди начинали радостно и дружелюбно общаться друг с другом, то католики, к моему изумлению, могли покинуть службу, даже не взглянув ни на кого из прихожан.

Я наблюдала, как люди, получив причастие, они старались опередить других на выезде с автостоянки. Можете ли вы представить себе обед, с которого уходят, даже не поблагодарив хозяина? А ведь, предполагалось, что эти люди приняли Господа вселенной, Богочеловека, распятого ради их искупленя! И у них не было времени, чтобы поблагодарить Его за этот неоценимый! Скотт называл это Иудиной изменой - получил и покинул.

Как-то вечером у нас была возможность присутствовать на мессе, в конце которой была процессия Святого Причастия. Прежде я никогда этого не видела. Наблюдая, как ряд за рядом встающие мужчины и женщины становятся на колени и склоняются перед проносимой перед ними дароносицей, я думала: 'Эти люди верят, что это Господь, а не просто хлеб и вино. Если это Иисус, то это единственный подобающий ответ. Если должно преклонять колени перед царем, то насколько важнее стать на колени перед Царем Царей, Господом Господствующих? Посмею ли я не встать на колени?'.

А что, если они ошибаются? Если в дароносице нет Иисуса, тогда то, что они делают - это грубое идолопоклонство. Возьму ли я на себя смелость опуститься на колени? Я особенно ясно ощутила всю правду слов Скотта: католическая церковь - это не одна из христианских конфессий: это либо единственно истинная церковь, либо орудие сатаны.

Поскольку мне нужно было на что-то решиться, ибо дароносица приближалась, я совершила лишь какое-то неопределенное движение вверх и вниз. Я вновь и вновь ощущала, что Дух Святой побуждает меня к тому, чтобы мое изучение было предельно серьезным, поскольку это не было лишь выбором подходящей конфессии.

Хотя я еще не была готова соединиться с католической церковью, я уже была отвергнута некоторыми моими новыми друзьями из фундаменталистов, поскольку они чувствовали, что я подхожу слишком близко к католицизму. Казалось, они словно бы и не видели, что мы все сидим на коленях у Отца, и пытались столкнуть меня, говоря: 'Ты не имеешь права здесь находиться! Ты собираешься стать католичкой!'

Но на пути моего обращения оставалось еще много препятствий, в особенности - Мария. Скотт понимал это, поскольку для него это тоже был непростой момент. Когда Скотт услышал, что доктор Марк Миравэлл собирается выступить с лекцией о Марии в нашем колледже, Скотт пригласил меня посетить вместе с ним эту лекцию. Я охотно приняла приглашение, надеясь, что это поможет нам разрешить наши постоянные разногласия и споры со Скоттом по этому вопросу.

Далеко не все из услышанного мне понравилось; у меня осталось множество вопросов. Но я не сопротивлялась так, как это обычно бывало. Я слушала, как Доктор Миравэлл объясняет католическое учение о Марии. Во-первых, она не была богиней - она была достойна почитания и благоговения, но не поклонения, которое следовало отдавать одному только Богу. Во-вторых, Мария была уникальным созданием, сотворенным своим Сыном так, как никогда не была и не будет сотворена никакая другая мать. В-третьих, Мария прославила Бога как своего Спасителя - что запечатлено в её знаменитых словах ('Величит душа моя Господа:'), по кольку Господь очистил её от всякого греха в момент непорочного зачатия. По благодати Божией она стала безгрешной, навеки свободной от всякого греха. (Несомненно, Господь хранит многих из нас от наиболее грубой, необузданной формы греха, не давая нам возможности оказаться во власти такого греха. Я поняла так, что Мария была сохранена Богом от всякого греха, - что, безусловно в Его власти.

В-четвертых, Марию называют Царицей Небесной не потому, что она считается некоей супругой Бога, но как прославленную Богом мать Иисуса, Царя Царей и Сына Давидова. В Ветхом Завете царь Соломон, сын Давида, соделал свою мать, Вирсавию, царицей, сидящей одесную, то есть справа от него, наделив её величием и славой царицы-матери. И в Новом Завете Иисус возвел свою мать, Пресвятую Деву Марию, на небесный престол, одесную себя, соделав её приемлющей славу, честь и поклонение, которых она достойна.

В-пятых, Мария всегда указует на Сына своего, говоря: 'Делайте то, что Он скажет'. В это время я осознала, что некоторые примеры почитания Марии, сфокусированные на ней в ущерб почитанию Иисуса, возможно, не были основаны на подлинном католическом богословии. Сами того не ведая, люди порой согрешали против Царицы Небесной, желая восхвалять её более, чем Сына её, и забывая о том, что она всегда и во всем ведет нас к Нему.

Вернувшись домой этим вечером, мы со Скоттом долго говорили о взглядах доктора Миравэлла на Марию. Скотт добавил к этому то, что мне показалось очень важным, - Мария есть совершенное творение Божие:
- Мария - это совершенное творение Бога. Представь себе, что ты - в музее, где выставлены работы великого художника. Вряд ли он огорчился бы, если бы ты начала восторгаться его шедевром. Увидев, что ты восторженно смотришь на его произведения, а не на него самого, он вряд ли воскликнул бы 'Ты должна восторгаться мной!' Напротив, художник был бы рад, что ваше внимание обращено на его лучшее творение. А Мария - это совершенное произведение Творца, не имеющее никакого изъяна.
- И если кто-то хвалит наших детей, - продолжал Скотт, - ты ведь не прерываешь человека словами: 'Извольте воздать хвалу той, кто их родил'? Нет, поскольку знаешь, что когда хвалят детей, хвалят и тебя. Таким же путем и Бог получает славу и честь тогда, когда славят Его детей.

С этими мыслями я обратилась к своим вечерней молитве и впервые спросила в молитве Бога о Марии. В ответ я услышала в своем сердце слова: 'Она - моя возлюбленная дочь', 'Мое верное дитя', 'Мой прекрасный сосуд', и 'Мой Ковчег Завета, несущий миру Иисуса'.

Я бы не смогла сформулировать, что давало повод думать, что католики поклоняются Богородице, тогда как я знала, что поклонение Марии недвусмысленно осуждалось Церковью. Потом меня осенило: протестанты принимали за поклонение песни, молитвы и проповеди. То есть католики исполняли песни, посвященные Марии, обращались к Марии в молитве, проповедовали славу ее, а протестанты считали, что они поклоняются ей. Но католики определяли поклонение как жертвоприношение Плоти и Крови Христовых, и они никогда не заменяли приношения Господа приношением Марии на алтаре. Это было важным этапом моего познания истины.

Множество важнейших богословских вопросов находило свое разрешение, но передо мной продолжала стоять стена, преграда, сам взгляд за которую требовал величайшего усилия веры, - не говоря уже о её преодолении. В ноябре 1988 года я написала в своем дневнике: 'То, что умерло, - Бог может воскресить. Лишь после окончательной смерти возможно воскресение. Умерла ли я окончательно? Господи, стала ли я твоей настолько, чтобы полностью умереть для себя и жить лишь Тобою? Мне так трудно преодолеть подавленность и отчаяние. Я увязла на пол-пути, и я полагаюсь лишь на тебя, Господи, ибо Тебе от начала ведомо завершение пути начего'.

Однажды, когда у меня выдался особенно трудный день с детьми, позвонил мой друг. Я пожаловалась ему на сложности этого дня, и он сказал:
- Почему бы тебе не думать о Марии, как о замечательной матери, к которой ты могла бы обратиться за помощью?
- Давай будем честными, - сказала я. - Во-первых, ты говоришь о женщине, которая никогда не грешила. Во-вторых, ты говоришь мне о женщине, у которой был только один ребенок, и он был совершенен. Подумай, ведь если в их семье возникали какие-то проблемы, лишь Иосиф мог быть в них повинен - единственный несовершенный среди них! Я не обращаюсь к святым в молитве, но если бы я допускала такое обращение, то обратилась разве лишь к Иосифу.

Позже я поделилась этой историей с одной подругой, обеспокоенной тем, что я не могла обращаться к Марии. Подумав, она сказала: 'Кимберли, в твоих словах есть истина - она была совершенной, и у нее был только один ребенок, и он был совершенен - но ведь если она на самом деле является матерью для всех верующих, только представь, сколько у нее трудных и несовершенных детей!'

В это время Господу, в Его милости, было угодно послать нам особое страдание: в 1989 году мы потеряли двух детей - я меня был выкидыш в январе (Рафаэль) и в декабре (Ноэль Фрэнсис). Я говорю о Его милости, потому что у Бога есть великий способ использовать боль и страдание для того, чтобы мы могли отвергнуть все несущественное и стать ближе к Нему. Как говорит мать Тереза, наши страдания - это нежная забота Божия, призывающая нас стать ближе к Нему, позволяющая нам не управлять своей жизнью, но доверить руководство Ему, чтобы мы всецело вверяли Ему наши жизни. Я глубже осознала те истины, которые уже приняла относительно контрацепции и Божественного дара новой жизни и начала на личном опыте понимать искупительную природу нашего страдания.

Полнота небес на самом деле стала более реальной; до сих пор я думала о небесах только как о себе и Иисусе. Меня учили, что думать о существовании в небесах кого-либо, кроме Христа, значит некоторым образом умалять славу нашего грядущего единения с Господом. Но с каждым выкидышем какая-то часть меня умирала. Я всем сердцем желала вновь встретиться, воссоединиться с моими дорогими детьми и узнать их драгоценные души. Радость воссоединения со всеми, кто нам дорог, - родителями, родственниками и детьми, - всеми теми, кто вместе с нами любит Господа, - это великая радость, которая являет нам славу Божию, скорее привлекая нас к Нему, чем уводя в сторону.

Небеса - это обитель великой радости, это брачный пир Агнца! Несомненно, когда любовь становится более совершенной, она не растворяется, но пред лицом Бога расцветает во всей полноте.

22 января 1989 года после операции по поводу внематочной беременности я лежала в больничной палате, ощущая глубочайшую опустошенность. Я испытывала глубокое одиночество - от утраты жизни внутри меня и от сильнейшей физической боли после кесарева сечения, навсегда лишенная того дитя, которое я так мечтала заключить в свои объятия. Скотт отправился домой, где на его попечении были трое наших детей ( мы не позволили им приходить ко мне в больницу после операции). И, что хуже всего, доктор поместил меня в родильное отделение, где я в течение всех этих дней могла слышать голоса детей и их матерей.

Когда я изливала свое сердце Господу в молитве, видя отделенного от меня ребенка у Него на руках, Он привел мне на сердце отрывок Священного Писания, из 11 и 12 главы Послания к Евреям, который я когда-то учила наизусть. (Заметьте, как важно то, что я заучила этот отрывок, так что Бог смог послать эти стихи в мое сердце в это критическое время, когда я была лишена Слова Божьего. Католики непременно должны учить наизусть отрывки из Священного Писания, - это не является каким-то особым даром или привилегией протестантов).

11 глава Послания к Евреям посвящена великим мужам веры, отдавшим всю свою жизнь Богу. В начале 12 главы говорится: 'Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех, и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще, взирая на начальника и совершителя веры, Иисуса'.

Ранее, в своем протестантском понимании, я думала, что единая святая и апостольская церковь, о которой говорится в Символе Веры, - это единство всех святых на небесах и все множество святых на земле. Но при этом я считала, что каждый из нас обращается в своей молитве и связывает себя лишь с Господом. Ведь Ветхий Завет ясно осуждает некромантию - обращение к умершим для того, чтобы узнать будущее.

Но 12 глава Послания к Евреям говорит о том, что когда мы проходим 'предлежащее нам поприще' на земле, мы (постоянно) окружены 'облаком свидетелей' - братьев и сестер - прошедших этот путь прежде. Другими словами, я не была одинока в своей больничной палате. Я знала, что здесь присутствовал не только Иисус, но и множество бывших здесь до меня братьев и сестер. Мы словно бы участвовали в олимпийских играх, и люди на трибунах были прежде медалистами в той гонке, в которой я сейчас участвовала - они знали, что она принесет мне победу, и они окружали и подбадривали меня.

В этом облаке свидетелей, присутствовавших прямо здесь, в больничной палате, могли быть святые, потерявшие детей, которые были намного старше утраченного мной ребенка, чьи супруги скончались (а не ушли домой присматривать за детьми), те, чье переживание одиночества было гораздо тяжелее, чем то, которое я когда-либо испытывала, и их физическое состояние было хуже моего. И они присутствовали здесь не для того, чтобы осудить меня, насмехаясь над моей горестной утратой, печалью и одиночеством, - они, скорее, были здесь для того, чтобы служить мне во имя Господа, сострадая мне, молясь за меня и оказывая мне поддержку в моей боли и моем страдании.

Если молитва праведного столь сильна, как сказано в 5:16 Послания Иакова, насколько сильнее молитва святого? Если я могу попросить мою земную мать молиться за меня, и Бог слышит ее молитвы, почему же я не могу обратиться к Матери Иисуса? И обращение к святым вовсе не некромантия, - ведь эти души живы у Бога, на небесах. Я не прошу их предсказывать будущее: я лишь молю их о ходатайстве за меня пред Богом, точно так же, как я просила бы молить за меня своих братьев и сестер во Христе здесь, на земле. Обращаясь к ним, я не заменяю этим обращение к Иисусу, - скорее, находясь здесь, на земле, я через них обращаюсь к Нему.

Эта молитва о посредничестве отнюдь не умаляет славу Христа; напротив, она провозглашает Его славу, поскольку мы все пребываем верой в Нём, будучи едины в Нем как братья и сестры. Все в Священном Писании начало вставать на свои места, и я возрадовалась столь полному учению о единстве святых - все они были моими старшими братьями и сестрами в Господе!

Прежде я не могла принять поклонения распятию. Но теперь, лежа на больничной койке (у меня было три госпитализации по поводу одного выкидыша), я взирала на распятие и молилась: 'Иисус, одно только то, что Ты был на этом кресте, облегчает мои страдания, потому что я могу отдать их Тебе. Ведь те страдания, которые претерпеваю я, ничто в сравнении с теми страданиями, что претерпел Ты'. Его муки словно бы отодвинули мои муки. Я была так благодарна ему за это! Мое пребывание в больнице Господь использовал, чтобы сделать меня настолько близкой Себе, как я никогда не была прежде.

На следующей мессе мы были все вместе, и я чувствовала, что наша семья воссоединилась. Священное Писание учит нас, что пребывающие на небе участвуют в той же самой литургии, что происходит на земле. Так в присутствии Господа наша семья стала единой.

Я спросила свою младшую сестру, перенесшую пять выкидышей, о том, как она находила силы вновь и вновь выносить утрату ребенка. Кари описала потерянных ею и мужем детей как сокровища, хранившиеся в небесах. Я осознала, что, подобно ей, и у нас со Скоттом, есть сокровища на небе - эти две драгоценные души. По милости Божией две души возносят за нас - за всю нашу семью - непрестанные молитвы на небесах.

Потом наша полуторагодовалая дочь Анна на Пасху попала в больницу с обезвоживанием. Одно дело - быть в больнице самой наедине со своим собственным страданием, и совсем другое дело - находиться день и ночь у постели дочери наедине с ее страданием. Она попала в больницу с очень сильной лихорадкой, и на пятый день температура поднялась до 105, 5 градусов Фаренгейта.

Медсестры забегали вокруг неё и стали накладывать на ее тело ледяные полотенца, чтобы быстро сбить лихорадку. Я спала в ее палате с тем, чтобы иметь возможность вскакивать на помощь. По счастью, я не была медсестрой и не имела представления о том, насколько серьёзно было положение.

Как только ее горячее маленькое тельце нагревало полотенце, мы снимали его и накладывали следующее ледяное полотенце. Было совершенно необходимо сбить температуру. Анна лежала с капельницей в одной руке, протягивая ко мне другую руку так далеко, как только могла дотянуться; она дрожала всем телом и кричала: 'Мама! Мама!'

Анна не могла понять, что я делаю. Ведь я должна была оберегать ее от любых несчастий, и я же помогала накладывать на неё ледяные ткани, причинявшие ей такую боль и дискомфорт. Я не могла ей это объяснить, но я делала для неё то, что только можно было сделать во имя любви.

И среди всего этого я почувствовала, будто Господь кладет руку мне на плечо и говорит: 'Кимберли, ты теперь понимаешь, насколько ты хорошая мать? Ты так любишь свою дочь, что во имя исцеления причиняешь ей боль. Теперь ты понимаешь, насколько сильно я любил тебя, свою дочь? Я причинял тебе боль для того, чтобы исцелить тебя и приблизить тебя к Себе'. В то время как медсестры были сосредоточены на помощи Анне, во мне происходило более глубокое исцеление, и я плакала за нас обеих.

В тот период моей жизни я поняла, что могу столкнуться с новой проблемой: если бы я решила не оставаться больше единственным протестантом в своей непосредственной семье, я могла бы оказаться в изоляции, как единственный католик среди своих родственников. Как смогла бы я выбрать отделение от своей семьи, в которой я выросла и с которой разделяла огромные духовные обязательства? Могла ли я допустить, чтобы те, кто взрастил меня в Господе, стали чужды мне духовно? Это были новые вопросы и новая скорбь.

Разговор с моими родителями и родственниками особенно осложнялся, когда речь заходила о Писании, - том самом Писании, любовь к которому была привита мне моими родителями. Также и всем родственникам мучительно наблюдать разлад между мной и родителями. И я знала, что мои родители позволили себе выразить лишь малую часть испытываемой ими боли, - для того лишь, чтобы не повредить моим отношениям со всеми родственниками. (Мои родители смиренно несли свое страдание, открывая его лишь пред Господом).

В то время я записала в своем дневнике: 'Сила веры мамы и отца и их готовность меняться по мере духовного роста учат меня твердо следовать Христу в Его Слове, куда бы Он ни повел меня. Я не могу уберечь их от той печали, которую они познали из-за того, что я пошла этим путем. Я не искала этого пути, но Бог в Своей милости и благости привел меня на него'.

В Чикаго мы со Скоттом обнаружили небольшую группу, которая называется Общество Святого Иакова. У нас появились новые друзья, близкие нам по духу (в отличие от наших протестантских друзей, не желавших ничего слышать и от католических друзей, которые не могли себе представить, что могло удерживать меня от перехода к католической церкви). Это были люди, находящиеся в своего рода паломничестве, путешествии, искавшие ответы на те же вопросы, которыми задавалась и я. Эти люди с пониманием отнеслись к той борьбе, которую мы вели на пути к духовному воссоединению, и радовались вместе с нами нашим успехам.

На следующий год я стала посещать курсы Христианского Воцерковления для Взрослых (RCIA) в церкви Святого Патрика, чтобы получить общую подготовку к католическому крещению. Многие из положений католической веры обрели свой смысл, но многое оставалось неясным. Это напоминало мне первые недели в нашем новом доме в Джолиете: Скотт был занят преподаванием в колледже Святого Франциска, а у меня все время отнимали наша новорожденная дочь и сыновья, которым было три и четыре года. У нас не хватало времени распаковать все коробки. Чтобы не расстраиваться из-за того, как медленно идет распаковка вещей, я входила в нашу чудесную гостиную, прикрыв глаза, чтобы не видеть всех этих коробок, а просто радоваться уюту комнаты. Я могла представить, что скоро жизнь станет нормальной. Могла ли я почувствовать себя так же хорошо в католической церкви? Да, если все коробки, то есть закрытые для меня, не принимаемые мною догматы церкви станут доступными. Иными словами, красота церкви находила отклик в моем сердце, но оставалось еще слишком много неясного для того, чтобы действовать так, словно все вещи были распакованы.

Как-то на одном из занятий рассматривалась нелегкая тема: статуи и изображения Иисуса, Марии и святых. Я спросила:
- Почему они допускаются и даже приветствуются, в то время как десять заповедей осуждают создание идолов и поклонение им?
- Кимберли, - сказал Отец Меменас, отвечая на вопрос, - у тебя дома есть семейные фотографии?
-Да.
- Зачем? Что они значат для тебя?
- Эти фотографии напоминают мне о замечательных людях, которых я люблю - о родителях, братьях, сестрах, детях:
-Кимберли, ты любишь сами фотографии или людей, которые на них изображены?
- Ну конечно, последнее.
- Именно этому служат картины и статуи - они напоминают нам о наших замечательных братьях и сестрах, приходивших до нас. Мы любим их и благодарим за них Бога. Важный вопрос заключается в том, должны ли существовать эти изображения, поскольку Ветхий Завет, вскоре после того, как были перечислены десять заповедей, предписывает создание ряда священных предметов, которым надлежит пребывать в Святом Святых скинии Завета. Бог даже приказал Моисею сделать бронзовую змею на столбе, на которую люди должны смотреть, чтобы исцелиться от чумы. Либо Божественные заповеди противоречат одна другой, либо Его заповедь состоит в том, чтобы не поклоняться изображениям (как поклонялись евреи золотому тельцу на горе Синай), а не в том, чтобы не иметь их.

Эта и другие беседы давали мне пищу для размышлений. Я оказалась перед дилеммой: теперь, когда я приближалась к католической церкви, что мне было делать со всем тем гневом и скорбью, которые я питала по отношению к Церкви? Временами я ненавидела церковь, обвиняя её в разладе моего брака, разрушении счастливой семейной жизни, в потере радости в моем собственном отношении к Богу из-за вмешательства в мою жизнь. Я горевала из-за крушения своих мечтаний. Теперь мой 'враг' становился моим другом, или, по крайней мере, так казалось.

Когда я принесла это Богу в молитве, я почувствовала, как Он отвечает мне: 'Ты должна понять, что за всем этим нахожусь Я. Ты винила Скотта, винила католическую церковь. Но ты должна понять, что за всем этим стою Я. Я могу принять твой гнев'.

Этой ночью, ложась спать, я чувствовала себя как маленький ребенок, поскольку я позволила Богу принять мой гнев, - как маленький ребенок, который сидит на отцовских коленях, колотит его по груди и плачет до тех пор, пока не заснет от изнеможения. На этом я остановилась в разрешении своего вопроса.

Наутро мне позвонил мой друг Билл Штельтемайер из EWTN.
- Кимберли? - сказал он.
- Привет, - ответила я.
- Я этим утром молился, и Бог велел мне позвонить тебе и сказать: 'Кимберли, я люблю тебя'. И это все.

Я не связала это с предыдущим вечером до тех пор, пока днем позже моя мама не сказала мне тех же самых слов - а моя мама никогда не говорит ничего подобного, если только Бог не положит ей на сердце что-то для меня особенное. И тут я осознала, что на самом деле Он говорит мне: 'Кимберли, Я принял этот гнев. Я впитал его. Я по-прежнему люблю тебя. Ты видишь, я с тобой, Я поддерживаю тебя, Я веду тебя'. Глубокий покой вошел в мое сердце.

Кроме курсов Христианского Воцерковления для Взрослых я помогала нашему сыну Майклу в его христианских уроках, чтобы получить более ясное представление о том, чему католики учат детей. Мы проходили 'Отче наш', 'Царю Небесный' и 'Богородице Дево, радуйся'. Я произносила 'Отче Наш', 'Царю Небесный', но никак не могла произнести 'Богородице Дево, радуйся'. Я выучила её наизусть, но это не стало моей молитвой.

К тому времени, когда мы подошли к первой исповеди, я уже приняла то, что это - таинство. Я особенно радовалась за одну маленькую девочку, - если кто и нуждался в первой исповеди, то это была она. Когда она отошла от священника, она, казалось, готова была заплакать.
- Что-то не так? - спросила я её.
- Отец велел мне прочитать Богородице Дево, радуйся, - ответила она.
- Тогда ты лучше вернись и прочитай её, - сказала я.
- Я её не помню.
Так я оказалась перед еще одной дилеммой. До сих пор я не произносила 'Богородице Дево, радуйся', поскольку не была уверена, что этим не оскорблю Бога, но я знала, что если она не произнесет эту молитву, таинство не будет полноценным. Я с трудом сглотнула и сказала:
- Повторяй за мной: Богородице Дево, радуйся:
- Богородице Дево, радуйся:
- Благодатная Мария:
Мы прочитали молитву до конца, а когда закончили, она подняла на меня свои большие глаза и сказала:
- Еще раз:

Я знала, что она действительно нуждалась в этом таинстве! Поэтому я перевела дух и начала молитву заново. Множество людей не может вспомнить, когда они впервые произнесли 'Богородице Дево, радуйся', но я совершенно живо помню, как это было со мной в первый раз !

Как-то вечером мне позвонил из Милуоки мой друг Дэйв; он хотел поговорить о том, что продолжает сдерживать мой переход к католической церкви. Я сказала ему, что это был вопрос о том, является ли Мария моей духовной матерью.
- А что ты думаешь о 12 главе Откровения Иоанна Богослова?
- Не знаю. Не думаю, что я когда-либо читала её. Позволь я схожу за своей Библией?
Когда я вернулась с Библией к телефону, Дэйв объяснил:
- Это глава о четырех личностях, участвующих в битве. Их можно считать символами, но в то же время это - конкретные личности. Жена с младенцем - это Мария с Иисусом. Взгляни на 17 стих: 'И рассвирепел дракон на жену и пошел, чтобы вступить в брань с прочими от семени ее, сохраняющими заповеди Божии и имеющими свидетельство Иисуса Христа'.

Я была ошеломлена. Как же я могла пропустить этот отрывок в своем изучении Марии? Мне пришлось согласиться: 'Это означает, что если я верую в Иисуса и исполняю Его заповеди, то духовно Мария становится моей матерью. Мария - воительница, которая побеждает рождением сына'. Я ощутила всю истинность этого.

Этот отрывок помог понять, почему у подножия Креста, будучи в мучении, согласно свидетельству апостола Иоанна 1:26-27: 'Иисус, увидев Матерь и ученика, тут стоящего, которого любил, говорит Матери Своей: Жено! Се, сын Твой. Потом говорит ученику: се, Матерь твоя! И с этого времени ученик сей взял её к себе'. Основываясь на этом отрывке, католическая церковь учит, что то, как Иисус даровал Марию своему 'возлюбленному ученику' является прообразом того, как Он дарует её каждому своему возлюбленному ученику.

Я была возлюбленным учеником. Могла ли я, подобно Иоанну, принять ее в собственном доме как свою мать? С тех пор я перестала воспринимать Марию как непреодолимое препятствие и увидела в ней драгоценный дар Господа, - ту, что любит меня, заботится обо мне и молится за меня всей силой своего материнского сердца. Она перестала быть богословским догматом, войдя навсегда в мое сердце!

Я все еще не была готовы принять католичество к этой Пасхе. В первый день великого поста я отправила детей к сестре, поскольку мне нужно было подыскать жилье в Стьюбенвилле. (Скотт только что получил место преподавателя во Францисканском Университете в Стьюбенвилле). Так как наступило время поста, я обратилась к Богу с вопросом, от чего мне следует отказаться: от шоколада, сладостей:я размышляла о том, что доставляло мне особое удовольствие.

И я вдруг явственно почувствовала, что Бог говорит мне: 'Кимберли, ты должна сдаться!'
- Я должна отказаться от чего-то?

Он сказал: 'Ты должна оставить себя. Ты знаешь достаточно для того, чтобы доверится Мне и Моей Церкви. Ведь теперь ты уже не отвергаешь, не требуешь новых и новых доказательств, но ты признаешь свое неведение и готова учиться. Пришла пора тебе присоединиться к трапезе. В этот пост ты должна оставить себя'.

Мне стало очевидно, что Сам Бог призывает меня в католическую церковь. Я провела около четырех часов, молясь и благодаря Бога за это откровение. В моем сердце был мир и уверенность в том, что решение принято. Скотта ожидал большой сюрпризом!

На следующий вечер, выслушав по телефону описание осмотренного мною жилья, Скотт сказал:
- Между прочим, все здесь, в Калифорнии, на конференции по апологетике, спрашивают, на каком этапе ты находишься в своём пути к Церкви.

Он постарался, чтобы вопрос прозвучал как бы невзначай. Он очень чувствовал разницу между тем, что он говорит от себя и тем словом со властию, которое исходит от Святого Духа.
- Я вовсе не давлю на тебя. Если это не случится в эту Пасху, ничего страшного. Скажи лишь, где ты находишься на этом пути?
Я едва могла дождаться, чтобы ответить ему.
- Это произойдет на эту Пасху, Скотт. Господь обратился ко мне, когда я ехала в автомобиле, и сказал, что это должно случиться на эту Пасху. Скотт? Скотт, ты слышишь меня?
Ему потребовалось минута, чтобы восстановить самообладание.
- Слава Богу!

Наконец-то сбывалась мечта Скотта о возможности воссоединения нас как католической семьи. Это была такая радость! Это была такая невероятная свобода!

Настало время. Настало время воссоединиться под духовным руководством Скотта. Настало время иметь общие взгляды на внутрицерковное служение, которое мы могли бы осуществлять вместе как супружеская пара. Настало время для меня понять, что ответы на свои нерешенные вопросы я смогу найти в Церкви Иисуса, в той Церкви, которую Он Сам основал и сохранил. Для меня настало время оставить борьбу и благодарить Бога за то, что Он открыл мне.

Несмотря на то, что уже более года я верила в пресуществление, до этого момента я не стремилась сама принять Святые Дары. Но сейчас жажда Святого Причастия стала последней мыслью вечером и первой мыслью утром. Подростком я верою получила Иисуса как Спасителя и Господа, но сейчас я стремилась принять Его Плоть и Кровь. Но Иисус не только во имя нас низвел Себя, войдя в человеческую плоть, чтобы принести себя в жертву; он пошел дальше - он предложил нам ту же самую плоть, чтобы она стала жизнью и пищей для наших душ! Все это свершилось для того, чтобы Он пребывал внутри нас - не только в наших сердцах, но и в нашем материальном теле, превращая нас в живые храмы Божии. Я чувствовала, что мое сердце пылает, переполнясь этой радостью!

Было не так-то легко делиться новостью. Некоторые радовались так сильно, что это даже принижало ('Ты не представляешь, как много я молился на четках за твое обращение!'), а некоторые друзья - протестанты не могли поверить, что спустя четыре года я сдалась ('Какой ужас!'). Я доставила много печали своей семье; они не отвергли меня из-за моего решения, но их сердца болели от любви ко мне и беспокойства о том, к каким последствиям это могло бы привести в дальнейшем нашу семью.

Когда я позвонила своим родителям сообщить, что на эту Пасху я собираюсь перейти в католичество, отец и не отговаривал, и не поощрял меня. Он только спросил:
- Кимберли, единственный, перед кем ты отвечаешь за свою жизнь - это Иисус. Когда ты предстанешь перед Иисусом, что по чистой совести ты сможешь ты Ему сказать?
- Папа, - ответила я, - я бы могла сказать от чистого сердца: Иисус, любовь Твоя досталась мне дорогой ценой, и я была послушна всему, что я постигла, следуя за Тобой прямо в католическую церковь.
- Кимберли, если это именно то, что ты могла бы сказать, тогда так и делай.

Две недели Поста были для меня и Скотта наполнены особой благодатью. Все мои тревоги относительно перехода в католическую церковь растаяли - я не могла дождаться назначенного срока.

Как-то за две недели до Пасхи Скотт спросил меня:
- Почему ты не молишься на четках?
Я ответила:
- Дорогой, я становлюсь католичкой. Не дави на меня.
- Извини, - сказал он, - это было всего лишь предложение.
На следующей неделе, когда Скотт зашел в EWTN, Билл Штельтемайер сказал:
- Между прочим, Дух Святой велел мне послать мои четки твоей жене.
Вспоминая наш последний разговор, Скотт сказал:
- Я даже не знаю, должен ли я делать это.
Билл не сдавался:
- Эти четки дал мне Святой Отец, и я никогда не подумал бы расстаться с ними. Но Дух Святой велел мне послать их Кимберли, так что я собираюсь отдать их твоей жене.

Скотт пересказал мне эту историю и дал мне книгу о священном розарии, предоставив мне окончательное решение. Когда четки прибыли, я смотрела на них и думала о том, каким сокровищем были они для любого католика. Я не должна была позволить им просто валяться в своем столе. Но осмелюсь ли я использовать их?

Меня тревожило то, что молитва на четках была примером многословного повторения, которое было ясно осуждено Иисусом. Но небольшая брошюра о молитве на четках, написанное монахиней, изменило мою точку зрения. Она побуждала верующих посмотреть на себя не как на зрелых, взрослых христиан, но как на маленьких детей пред лицом Господа. Она напоминала, например, что когда наши маленькие дети множество раз за день говорят: 'Мама, я люблю тебя', нам ведь и в голову не приходит повернуться и сказать: 'Милый, но это ведь просто пустое повторение'. И когда в молитве на четках мы обращаемся к Марии, мы подобны маленьким детям, твердящим: 'Я люблю тебя, мама, молись за меня'. Повторяющиеся слова молитвы могут стать многословием, тщетным пред Господом, только если мы произносим эти слова, не вкладывая в них нашего сердца и ума.

В течение первых трех дней я начинала молитву на четках словами: 'Господи, я надеюсь, что это не оскорбляет Тебя'. Но прошло несколько дней, и я почувствовала, что Господь поддерживает меня и обращается ко мне через мою молитву на четках. Это стало неотъемлемой частью моей жизни. Тогда я решила сказать Скотту о том, что молюсь на четках. Это был еще один из целого ряда случаев, когда, сквозь слезы и объятия, я смиренно признала, что Скотт был прав и в этом. И я прочла то, что только что записала в своем молитвенном журнале:
'Растопи холод моего сердца в весенней оттепели Твоего Духа. Я хочу выйти на верный путь и позволить осуществлять через меня Твою работу. Пожалуйста, прости мне те годы, когда я отвергала духовное лидерство Скотта и замени мое каменное сердце на живое сердце из плоти - плоти Твоего Святого Причастия. Благодарю Тебя за то, что всесильная благодать исповеди и покаяния смыла мои нечистые грехи, позволяя мне возместить ущерб, который я нанесла Телу Христову.

Я с радостью приветствовала Жениха и Его Отца, ожидая начала брачного пира, но Иисус также хочет, чтобы я узнала и Его Невесту, Церковь, и более полно осознавала, с кем я буду праздновать это торжество. Какой жених захотел бы, чтобы гости, придя на брачный пир, взирали лишь на него одного? Он хочет, чтобы я узнала Его невесту и прославила её. До сих пор Церковь была для меня абстракцией, чем-то духовным и неосязаемым. Но теперь она становится чем-то большим, чем возвышенные проповеди и трогательные богослужения - она становится личностью. Не просто набором догматов, глубоких и истинных, - Церковь становится единым, живым существом, в котором пребывают несовершенные люди, такие как я, больные и нуждающиеся во враче, и в то же время покрытые, 'убеленные' святой благодатью Божией.

Я приняла решение, что в этот пост я приношу в жертву Богу саму себя, но по милости Божией все, от чего мне пришлось отказаться, не было для меня уже ни нужным, ни желанным. Твоя любовь разрушила все эти преграды, О Боже. Да, Скотт был прав. Зачем Ты делаешь это со мной? Лишь затем, чтобы явить Свою любовь ко мне.

Я помню тот день в Гроув Сити, когда я почувствовала, что не знаю Тебя, не знаю, кто же Ты - Бог католиков или Бог протестантов. Я пыталась постичь, гневаешься ли Ты на меня, поддерживая Скотта. Но я не могла даже пошевельнуться. Я не могла читать, изучать это, я не могла даже молиться - столько боли это причиняло. Я не хотела гибели моих мечтаний, взглядов, степени магистра искусств, моего понимания истины. Все это было для меня единым. Пересмотр своих богословских убеждений, опасность потерять друзей или причинить ущерб своей семье, - всего этого не должно было случиться. Это напоминало ночной кошмар, который - я была уверена в этом - рано или поздно должен был закончиться.

Но теперь, Господи, во всем этом я чувствую Твою Любовь ко мне. Ты любишь меня не только сейчас, когда я пришла к истине - Ты любил меня на каждом шаге моего пути - ту, какой я была, а не только ту, которой я могла стать.

Пожалуйста, научи меня всему заново. Я хочу сдаться. Я хочу раствориться. Излей на меня бальзам Твоей радости, чтобы разрозненные кусочки глины соединить в новую и единую форму. Сердце мое воспевает славу Твою, о Господи.

Кресты, которые Ты посылал мне через Скотта и через меня саму последние семь лет, поистине были Твоими дарами. Страдание привело нас к великой радости'.

Во время молитв за неделю до Пасхи я изумлялась тому, как много для католической церкви, казалось, символизировала дароносица. Подобно множеству протестантов, я была предубеждена, что Мария, святые и таинства являются преградой между верующими и Богом, как если бы они шли кружным путем вместо того, чтобы непосредственно достигать Бога. Вместо того, чтобы нагромождать это изобилие вещей, усложняя наш путь к Богу, следовало бы отбросить все второстепенное, очищая поднятые из глубины сокровища от водорослей и ила.

Но теперь я поняла, что истинным было как раз обратное. Католицизм не был абстрактной религией, но был религией живого присутствия. В католической церкви присутствовал живой Иисус, и верующие становились живым храмом Божиим, принимая внутрь себя Его тело и кровь. Евхаристия, Святые Дары - это сам Иисус, пребывающий посреди Своей Церкви, из которого, словно золотые лучи славы, исходят все догматы и таинства Церкви.

Мое пасхальное бдение было исполнено как радости, так и печали, - подобно тому, как это когда-то было со Скоттом. Мои родители решили посетить мессу, поскольку я совершала важный, изменяющий мою жизнь шаг, и они были убеждены в том, что должны стать его свидетелями. Я была рада их приезду, потому что, мне казалось, я ощущаю ту боль, которую они испытывали из-за моего отделения, в то время как я испытывала радость соединения с Церковью.

Они пришли полные любви к нам. Предыдущим вечером мы обедали вместе, и у меня была необыкновенная возможность открыть им свое сердце и рассказать о том, почему я становлюсь католичкой. Я хотела, чтобы они знали - это было мое решение, оно было нелегким и было принято после долгих молитв и изучения. Я даже сказала им, что если бы в понедельник, после Пасхи, Скотт умер, я никогда не смогла бы вновь стать женой протестанта, - моя вера досталась мне слишком дорогой ценой.

Мне также хотелось рассказать им, что не я была главной причиной их боли: Бог был единственным, кто стоял за всем этим. Мне было бы гораздо легче обвинить в этой боли Скотта или католическую церковь, бесцеремонно вмешавшуюся в мою жизнь, чем увидеть за всем этим руку Божию. Но теперь я понимала, что Бог в милости Своей вмешался в мою жизнь лишь по причине Его великой любви ко мне.

Утром пасхального бдения Барб, наш дорогой друг, принес нам три пасхальные лилии от группы, частью которой стала наша семья. Эта группа, католические семьи и друзья, планировала устроить для нас этим вечером особый праздник. Они хотели, чтобы в течение всего этого дня наш дом наполнял аромат радости. Потом в Милуоки приехали с особыми подарками мои крестные, супружеская пара, доктор Эл Сьюз и его жена. Готовясь к службе, мои родители молились за меня дома, а потом мои крестные молились вместе со мной в церкви.

После первой исповеди я молилась в одиночестве, чтобы подготовить свое сердце к пасхальной мессе. Я нацарапала записку Скотту: 'Дорогой Скотт, я безмерно благодарна тебе за то, что ты проложил этот путь для нас обоих. Я люблю тебя. К.' Я не знала, как выразить благодарность своего сердца за ту полноту веры, которой обладал Скотт.

Позади меня на церковной скамье находился Скотт, плакавший от радости, видя меня входящей в полноту веры и вместе с ним принимающей Господа в Святом Причастии. А неподалеку сидели мои родители, со слезами наблюдавшие мое соединение с церковью, которую они никогда бы не избрали для меня и которая теперь разделяла нас на трапезе Господней. И я не знала, как мне соединить в своем сердце эту боль и эту радость.

Вскоре после службы начался праздник. Мои родители ушли, поприсутствовав на нем совсем немного. Меня буквально затопляла радость, которую выражали мне друзья. Пасхальным воскресеньем, после великолепной утренней мессы, наше семейство отправилось в Милуоки, где мы отпраздновали новое рождение нашей католической семьи в доме Вольфов (крестных Скотта), окруженные друзьями и знакомыми. Какой это было невыразимой радостью! На моем пути к Богу наступило благодатное лето.

{mospagebreak}

9. ЖИЗНЬ КАТОЛИЧЕСКОЙ СЕМЬИ

Скотт:

Когда протестанты переходят в католичество, они зачастую испытывают что-то вроде 'церковного шока'. Они оставляют шумное пение прихожан, активную проповедь с постоянными ссылками на Писание, голос с кафедры, напоминающий умело составленные речи консервативных политиков, живое ощущение общины, неформальные молитвенные собрания, христианские вечеринки с друзьями и совместное изучение Библии - среди которых каждый может выбрать то, что ему по вкусу. Во многих католических приходах ощущается как раз нехватка чего-то подобного. После католического воцерковления человек ощущает, что он вернулся домой в истинно христианском католическом смысле, но при этом в католических приходах порой как раз не хватает какого-то 'домашнего уюта'. Мы с Кимберли оба ощутили все это.

Католические общины вроде той, что существует в Стьюбенвилльском университете, дают пример иного положения дел. В свое время самым сильным впечатлением от университета стало то, как естественно объединял он протестантство и католицизм. Я говорю о том способе, которым католическая церковь объединяет то, что другие религиозные традиции склонны разделять: праведную жизнь и церковную обрядность, проповедь Слова Божия и социальную активность, горение духа и богословскую глубину, академическое свободомыслие и верность церковность традиции, живые церковные службы и углубленность христианского созерцания, горячую проповедь и единение в таинствах, Священное Писание и Предание Церкви, тело и душу, личное и общее.

С тех пор, как Кимберли приняла католицизм, мы разделяем все это как единая семья. Мы все вместе присутствуем на ежедневной университетской литургии. Евхаристия стала средоточием всей нашей жизни, и мы воспитываем детей в единстве Священного Писания и церковного служения. Ежедневно наши дети наблюдают десятки священников и сотни студентов, которые живут Евангелием в своей повседневной жизни.

Обучение таких студентов - одно из наиболее благодарных занятий моей жизни. У них есть страстное желание изучать Священное Писание, изучать богословие и задавать множество вопросов. Возможность делиться с ними всем, что Господь позволил мне понять и осознать - источник моей нескончаемой радости. Окончив уроки, они стремятся применять то, чему их обучили, в своей работе и отношениях с людьми. Я убежден, что Бог здесь, в Университете, взращивает многих из будущих лидеров католической церкви.

Кроме моей работы в университете, Бог дал нам с Кимберли бесчисленные возможности служения по всей стране. Множество бесед, записанных на аудио- и видео кассетах, достигают столь удаленных районов и стран, которые мне никогда не удалось бы охватить, вздумай я посетить их лично. Эти записи распространились во многих странах. Нам писали и звонили люди из Канады, Мексики, Англии, Шотландии, Голландии, Польши, Литвы, Бельгии, Австрии, Австралии, Новой Зеландии, Ганы, Японии, Индонезии, Филиппин и других стран. А ведь мы уже и не надеялись, что сможем вновь проповедовать Слово Божие вместе!

Все это осуществилось в сотрудничестве с Терри Барбером и 'Сент-Джозеф-Коммуникэйшнс'. За один год лекцию с историей моего обращения, прочитанную и записанную в 1989 году на встрече, где присутствовало всего лишь тридцать пять человек, приобрели более тридцати пяти тысяч людей. В последние годы их число возросло до нескольких сотен тысяч. Кроме того, Терри выпустил более двухсот моих кассет, посвященных множеству тем, разъясняющих непростые аспекты католической веры.

Мой отец, в конце концов, оказался прав, - и он никогда не позволял мне забыть об этом. Он постоянно давал мне понять, как он гордиться своим младшим сыном, которым стал богословом, но не стал ювелиром.

После долгой болезни он скончался в декабре 1991 года. Это стало одним из тяжелейших, но одновременно и благословенных переживаний моей жизни. На протяжении многих лет отец был атеистом, но через свои страдания он пришел к личной вере в Христа. В течение последних нескольких недель его жизни у нас была возможность провести много времени вместе молясь, читая Священное Писание и беседуя о нашей жизни, и о Господе. Я никогда не забуду, как я держал его руку и закрыл его, когда Небесный Отец призвал его к себе. И при этом я никогда не перестану благодарить Бога за то, что Он дал мне такого земного отца, который помог мне обрести любовь к Отцу Небесному.

Неделей позже, профессор Джерри Кёрк, отец Кимберли, позвонил мне, приглашая в следующем месяце поехать вместе с ним в Рим, на встречу с Папой Римским, Иоанном Павлом Вторым. Этот разговор стал поистине благословением Божиим.

Как основатель R.A.A.P. (Религиозного Объединения для Борьбы с Порнографией), Джерри, в составе группы известных американских религиозных деятелей, был приглашен Святым Престолом для проведения трехдневного семинара в Ватикане. Кардинал Бернардин организовал эти встречи для координации усилий Ватикана в борьбы с разгулом порноиндустрии во всем мире. В конце нашего обсуждения у нас должна была состояться личная встреча со Святым Отцом, чтобы представить наши выводы и обсудить с ним дальнейшие действия.

Так я впервые попал в Рим. Между встречами я смог посетить Собор Святого Петра и другие священные места - не как турист, но как паломник. Я был вне себя от благоговения и восторга.

По окончании этих трех дней, в четверг во второй половине дня нас провели сквозь лабиринты коридоров и проводили в конференц-зал. Пока мы сидели в ожидании прихода Папы, я горячо молился. Когда он вошел в зал, все обсуждения и беседы промелькнули в едином крещендо.

Когда официальная часть была закончена, Джерри представил представил каждого из нас Папе Римскому. Когда подошла моя очередь, я услышал слова моего тестя, обращенные к моему духовному отцу: "Ваше Святейшество, я хотел бы представить Вам Скотта Хана, профессора Францисканского Университета в Стьюбенвилле."

Мы обменялись с ним рукопожатием, и он сразу же перешел к следующему. После этого я стоял, ликуя и благодаря Бога за драгоценную возможность встретиться с моим духовным отцом во Христе, пусть эта встреча продлилась лишь несколько мгновений. Я только что пожимал руку наместника Христа на земле, преемника апостола Петра! Я - бывший ревностный борец с католичеством!

Часом позже участники встречи вновь собрались в том зале, где проходил наш семинар в течение недели. Когда я вошел, я услышал раскаты смеха, исходящие от моей тещи, которая стояла у стола и рассматривала фотографии. Я подошел взглянуть, в чем дело. Подойдя к ней, я увидел, что она рассматривает фотографию её мужа, Джерри Кёрка, представляющего меня Папе Римскому.
- Подумать только! Джерри представляет тебя Папе Римскому!
Вновь расхохотавшись, она обняла меня. Вот какая у меня чудесная теща!

Несколько минут спустя послышался звонок телефона. Пожилой человек вошел в зал и спросил:
- Здесь находится профессор Скотт Хан?
Я поднял руку.
- Вас к телефону.
Идя к телефону, я пытался сообразить, кто бы это мог быть. Я поднял трубку и услышал голос с сильным акцентом:
- Вы сможете завтра в семь часов утра участвовать в ранней литургии, которую проведет Его Святейшество, Папа Иоанн Павел II в своей часовне?

Сперва я подумал, что это шутка. Потом я вспомнил о недавней встрече с профессором Рокко Буттильоне, который предложил воспользоваться его знакомством с личным секретарем Папы для того, чтобы я смог присутствовать на его утренней мессе.
- Да, конечно, смогу.
Но я был так взволнован, что забыл уточнить подробности.

По - счастью, кардинал Кэссиди, один из руководителей ватиканской администрации, присутствовавший в конференц-зале, дал мне все необходимые указания. Я должен был подойти к определенному входу в 6:30 утра, где один из швейцарских гвардейцев Папы должен будет меня встретить.

На следующее утро, почти не спав в ту ночь, я доехал на такси до Собора Святого Петра. Я приехал более чем за час до назначенного времени. Гуляя по площади, я молился на четках и готовился к этому величайшему моменту в своей жизни.

В назначенное время вышел гвардеец, чтобы встретить меня. Он провел меня вниз по лестнице, а затем через несколько коридоров, и наконец я оказался среди епископов и священников, собравшихся для участия в утренней мессе, которую проводит Папа.

Я стоял там, охваченный волнением, как вдруг в дверь заглянул личный секретарь Папы и оглядел комнату. Он спросил:
- Здесь профессор богословия из Стьюбенвилльского университета?
Из-за сильного итальянского акцента я едва смог понять вопрос. Наконец до меня дошло, что он спрашивает обо мне. Я довольно робко поднял руку и сказал:
- Это я.
Он взглянул на меня и кивнул головой.
- Хорошо, я передам это Его Святейшеству.

Я не понимал смысл происходившего, но явно почувствовал на себе взгляды окружавших меня священников, разом подумавших: 'Что это за человек, каково его место в церковной иерархии?'

Вскоре нас провели через зал и мы вошли в маленькую часовню. Войдя, я увидел, что Папа Иоанн Павел II уже стоит на своей подушке для коленопреклонения, молясь перед дарохранительницей. Я встал на колени неподалеку от него и попросил Господа, чтобы Он благодатью своей соединил мое сердце с сердцем моего духовного отца, возобновляющего Божественный Завет и празднующим литургическую трапезу Господню.

Сколько благоговения и любви проявлял Папа в каждое мгновение литургии. Я помню, что никогда прежде не испытывал столь живого присутствия Христа во время мессы.

Когда месса закончилась, все присутствующие покинули часовню, а святой отец пребывал в благодарении, стоя на своей подушке для коленопреклонения. Я должен был выйти в числе последних, но не смог преодолеть желания задержаться и вновь преклонил колени рядом с Папой, пробыв в молитве вместе с ним еще около полминуты, - пока не услышал поспешные шаги на входе в часовню. Я догадывался, что они пересчитали присутствующих и обнаружили, что кого-то недостает. Я поднялся и направился к выходу сразу же, как только личный секретарь Папы вернулся в часовню. Решительно, но в то же время мягко он проводил меня в ту комнату, где через несколько минут Папа должен был встретиться с нами.

Ожидая его, я молился и повторял про себя то, что должен был сделать, - и тут Папа внезапно вошел в комнату. Больше всего поразило меня то, как он преобразился: сейчас, сразу же после мессы, он выглядел сосредоточенным и энергичным, а ведь вчера, на общей встрече, его лицо казалось таким утомленным.

Двигаясь по комнате от человека к человеку, он был искренне заинтересован каждым, с кем вступал в беседу. Любому из своих собеседников он уделял такое внимание, словно был с ним в комнате наедине. Он смотрел каждому в глаза и внимательно выслушивал перед тем, как ответить. Потом наступила моя очередь.

Он остановился поприветствовать меня, и поскольку я протянул обе руки, он обнял меня. Потом я вручил ему красиво упакованный комплект серии моих кассет под названием: 'Ответы на самые распространенные вопросы' вместе с пакетом, в котором находилось личное письмо и два чека в знак любви и уважения от семей Барбер и Хан.

Он взглянул мне в глаза и сказал:
- Благослови вас Господь. Вы профессор богословия из Стьюбенвилльского университета?
- Да.
- Пожалуйста, передайте мои приветствия и благословения общине Стьюбенвилля.
- Святой Отец, месяц назад скончался мой земной отец, и теперь мой Небесный Отец благословил меня счастьем встретиться с вами, моим духовным отцом.
Услышав это, он обнял меня снова; потом внимательно взглянул на меня и сказал:
- Примите мои соболезнования по поводу смерти вашего отца. Бог да благословит его. Я буду за него молиться.

Мое сердце всколыхнулось - я тут же вспомнил строку из Священного Писания: 'Все, что вы свяжете на земле, будет связано на небесах:'.

Около минуты занял мой рассказ о моем духовном пути - от пресвитерианского пастора, яростного борца с католичеством, до обращения в католичество и воцерковления, произошедшего со мной шесть лет назад.

Он внимательно выслушал меня, а затем вновь пожал мне руку, благословив и подарив мне четки. После встречи с Папой Иоанном Павлом II, предстоятелем Церкви Христовой, первосвященником и пастырем семьи Божией на земле, я явно ощутил слова Божии, обращенные ко мне: 'Сын Мой, лучшее еще впереди'.

Кимберли:

Через шесть недель после того, как я была крещена в католической Церкви, наш старший сын, Майкл, принял первое причастие. Я совсем недавно стала католичкой, и чувствовала, что мое сердце вырывается из груди от радости. Я даже не могла себе представить, что чувствовали родители, которые, будучи католиками, мечтали о браке, детях и о том, как они принесут своих детей к трапезе Господней в первом причастии. (К настоящему моменту наш второй сын, Габриэль, уже принял первое причастие, и мы ждем, когда наступит этот драгоценный миг для Анны).

Мое сердце жаждало многого: я надеялась, что Праздник Агнца, нисходящий с неба, станет для них важнее, чем последующая вечеринка, и что сосредоточение на присутствии Иисуса в Святом Причастии станет для них важнее, чем подарки, которые они могли бы получить после.

Как-то раз, на литургии, Скотт склонился ко мне и сказал:
- Представляешь, что сейчас должны думать ангелы?

Его вопрос заставил меня задуматься над тем, о чем я не думала прежде. Разумеется, ангелы присутствуют на литургии, но они не получают Святых Даров. Они, должно быть, смотрят вниз в изумлении и благоговении перед невероятной любовью Отца небесного, той любовью, что послала на землю Иисуса, дабы Он принял смиренную человеческую природу и принес эту жертву во имя нас, той любовью, что наконец дала нам вкусить воскресшее и прославленное Тело и Кровь Его. Сколь велико это таинство!

Небольшой пост перед мессой также стал полезным опытом, поскольку это незначительное умерщвление плоти (а этих умерщвлений было так немного в моей жизни), сконцентрировало мое внимание к самоотречению и ревности о Боге.

Наш переезд в Стьюбенвилль стал благословением Божиим. В университете и общине у нас появилось множество замечательных друзей. Более сорока семей участвовало в группе, которую мы организовали: эта группа осуществляла домашнее христианское обучение детей и называлась 'Сердце Марии'. Студенты колледжа очень помогали нам в этой работе.

Как изменилась наша жизнь? Мое сердце переполняло милость Господа и радость моего спасения, которые я так старалась, но не могла ощутить в последние пять лет моей жизни. Думаю, что могла бы свести свои чувства к трем ощущениям: восстановленное единение с Богом, обновленное служение и возродившаяся семья.

Духовное воссоединение нашей семьи свершилось. Наша вера и наше упование вновь стали едины, значительно углубившись после всех страданий и борьбы. Я вновь полюбила присутствовать на занятиях Скотта. Я не только не испытывала раздражения на занятиях по изучению Библии - напротив, я стала получать от них истинную радость.

Мы часто вместе приходили на трапезу Божию во Францисканский Университет с группой верующих, которые любили Бога и жаждали разделить свою любовь и полноту веры. В прошлом дети остро ощущали наш разлад, несмотря на то, что мы никогда в их присутствии не обсуждали наших разногласий. Теперь наши дети испытывали не только чувство примирения, но и разделяли радость нашего столь глубокого воссоединения.

Возобновилось наше совместное служение. Конечно, какие-то наши мечты угасли, но Бог возместил нам их с избытком. У нас была замечательная возможность проявлять гостеприимство: ежегодно в нашем доме бывало до трехсот человек. Кроме того, постоянно, друг за другом, приходящие к нам учащиеся колледжа разнообразили жизнь нашего дома. Во время наших со Скоттом еженедельных занятий по изучению Библии наша большая гостиная вмещала толпу от двадцати до пятидесяти человек.

Мы со Скоттом начали совместные записи бесед о нашем обращении. Нам выпала честь встречаться и делиться католической верой с огромным количеством искренних, преданных и зрелых католиков по всей стране. Это служение, осуществляемое через записи, сделанные 'Сент-Джозеф Коммуникэйшенз', позволяло донести наши слова дальше, чем мы могли бы их донести, на самом деле путешествуя по стране, как мы мечтали об этом прежде. Мы заняты постоянной проповедью, часто по телефону или по почте, - этому служению мы отдаем все свое время и всю энергию. Подумать только, - мне казалось, что мы уже не будем вместе со Скоттом единодушно служить Богу, это казалось мне невозможным, пока мы живем с ним здесь, на земле.

Это обновление наша семья испытывала потому, что для нас открылись новые пути благодати Божией: постоянная исповедь и почти ежедневное Причастие. Мы с радостью изучаем литургический календарь, соблюдая посты (рождественский, предпасхальный, пятничный) и отмечаем праздники. (Кроме дней рождения и Рождества мы празднуем дни наших святых и годовщины нашего крещения).

Я впервые носила ребенка, будучи католичкой и зная, что каждый раз, когда я получаю Святые Дары, моего ребенка насыщает и лелеет сам Господь. После того, как мы пережили несколько выкидышей, я уже не была уверена, что смогу выносить ребенка положенный срок, но я знала, что каждый день предоставлял мне возможность приносить это дитя к Богу и получать для него благословение священника. Я также впервые обращалась к святым на небесах, призывая их ходатайствовать за моего ребенка. Какой же радостью было родить Джереми Томаса Уокера 3 июля 1991 года и в начале сентября крестить его. Для нас было величайшей радостью также проложить мостик к моей семье, поскольку крестил Джереми мой отец.

Раньше, до тех пор, пока я не перешла в католическую церковь, мы не посещали мессу все вместе. Теперь это стало величайшим моментом каждого нашего дня. Нас благословляли многие священники, которые останавливались в Стьюбенвилле и сослужили на литургии. Изумленная количеством священников, Анна постоянно спрашивает: 'Это тоже мой папа?'.

Мы высоко ценили нашу протестантскую традицию искренне петь и молиться. Одной из составляющих частей нашего семейного богослужения, которая ценится в Стьюбенвилльском университете, является способ увлекать людей и призывать их разделять радость служения. Как говорит Скотт: 'Если уж Святое Причастие не заставит тебя петь, то что же тогда может сделать это?'

Быть вместе на мессе не всегда легко, но всегда - благодатно. Это хорошее время и для того, чтобы находиться рядом друг с другом и для того, чтобы передавать детям нашу любовь и веру. Даже если порой кажется, что перед завершением службы и заключительным гимном полученная благодать уже слегка растрачена на детей (из-за необходимости следить за ними и отвлечения внимания), все равно давать им живое присутствие Иисуса лучше, чем оставить их без него. В конце мессы происходит то, что мы называем 'святым единением'. Мы возвращаемся к нашей земной жизни, став духовно ближе друг к другу, и вознеся единым сердцем благодарение Богу. Я так благодарна Ему за это воссоединение нашей семьи под духовным водительством Скотта.

Какая это невыразимая радость - обрести свой церковный дом в святой католической Церкви! Вновь и вновь размышляя о нашем жизненном пути, рассказывать другим о том, как Господь вел нас через все сомнения и муки в истинную обитель Его святой Церкви. Воистину, как сказал псалмопевец: 'Памятными сделал Он чудеса Свои; милостив и щедр Господь' (Псалом 110, стих 4). Да поможет нам Господь, по Своей неизреченной милости, служить ему всей нашей жизнью, всеми нашими делами, словами и помышлениями!

{mospagebreak}

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Такова история нашего воцерковления. В заключение мы вновь хотим возблагодарить Бога за Его благодать и милость к нам. Мы также хотели бы вкратце поделиться тем, что Бог открыл нам в Своем Слове.

Наши католические братья и сестры, мы хотим вдохновить вас и побудить изучать католическую веру, которая была дана вам как драгоценное наследие. Ради своего блага и блага других - изучайте свою веру так, чтобы вы твердо знали, во что вы верите и почему вы верите в это. Каждый день открывайте Священное Писание и читайте его. Оно есть боговдохновенное и истинное Слово Божие, записанное для вас, чему постоянно, на протяжении веков, учит католическая церковь, особенно остановившись на этом на Втором Ватиканском Соборе. Веруйте в то, что вы прочитали. Рассказывайте об этом. Молитесь об этом. Заучивайте наизусть. Впитывайте Слово Божие, купайтесь в нем, словно в теплой ванне. Изучайте Слово Божие настолько глубоко, чтобы вся ваша жизнь была основана на нем и чтобы вы могли с радостью передавать его другим. Так истинное учение церкви и вера христианская будет распространяться по всему лицу Земли. Католики должны нести свет Христов людям.


Помимо Библии, возьмитесь за 'Катехизис католической церкви' и прочитайте его - от корки до корки - хотя бы единожды. Так мы сможем исполнить то, чему учит нас II Ватиканский Собор. Ведь это - учение церкви, церковное предание для наших дней. Нам стоит смахнуть пыль с нашего сборника 'Документов II Ватиканского Собора' (ведь он у нас есть, не правда ли?) и провести несколько недель, впитывая живое учение церкви, внимая ее словам, обращенным к нам. II Ватиканский Собор призвал католиков к обновлению, но отклик на этот призыв все еще ждет своего часа. Он придет сразу же, как только обычные католики, - такие, как вы или я, - сделают первые шаги на этом пути. Ведь на самом деле это не так уж тяжело: это может сделать самый обычный человек!

Главный постулат II Ватиканского Собора заключается в том, что каждый верующий призван к святости. Это означает, что все католики - не только священники и другие служители церкви - призваны стать святыми. Это требует от каждого из нас высшей ценностью своей жизни сделать молитву, постоянную молитву. Будучи американцами, мы часто считаем себя 'слишком занятыми' для совершенствования и воспитания нашего 'внутреннего человека', но, будучи католиками, мы знаем, что это важнее всего, превыше всего. Составьте себе такое расписание, чтобы у вас всегда была возможность уделить время Богу и молитве. На первый взгляд, это просто, но порой это может оказаться очень трудным, - впрочем, жизнь без молитвы, вне молитвы, - труднее всего.

Основой католической жизни должны быть таинства, в особенности - Святое Причастие. Мы не можем исполнить это сами. Христос знал об этом; именно поэтому Он утвердил святые таинства - чтобы всегда питать нас Своей божественной жизнью и силой. Мы должны сделать все для того, чтобы избежать равнодушия и невнимания к таинствам. Таинства - это не магия и не механический способ сделать нас святыми без личной веры и усилий. Христианин не должен механически, равнодушно проходить через литургию - как автомобиль, проходящий через автоматическую мойку. При этом просто ничего не произойдет. Благодать не приходит к нам извне, сама по себе. Это Царство Божие внутри нас, и мы должны сотворить в сердце нашем обитель для Господа нашего. Это тот Завет, которым мы призваны к любви как братья и сестры в католической семье Божией. Христос - это пища нашей души, и мы не должны закрывать уст своих от этой божественной пищи.

Католики, пребывающие в молитве, богопознании и церковной жизни таинств, призваны также быть апостолами Христа Иисуса где бы они ни находились - дома, на работе, в магазине, но особенно - в семье и среди друзей. В последние десятилетия Церковь потеряла буквально миллионы своих прихожан, перешедших в различные протестантские конфессии и общины. Это открывает новые и вдохновляющие возможности не только вернуть в лоно Церкви бывших католиков, но и показать не-католикам истину католической веры, основанной на Библии и сосредоточенной на Христе Иисусе, Господе нашем.

Будем откровенны, многие некатолики заставляют нас устыдиться. С Библией в руке и огнем в сердце, они приносят гораздо больше плода, чем многие из католиков, которые имеют в своей Церкви всю полноту веры, но пребывают в равнодушии и небрежении. У католиков и протестантов единая вера в истинность и непогрешимость Писания, свидетельствующего о Христе; но протестанты лишены живого, непосредственного присутствия Христа, открытого всем верующим в евхаристии. Воспоминание, образ - это как чтение меню в ресторане, по сравнению с подлинным вкушением Трапезы! Но мы, католики, можем быть настолько невнимательны при этом вкушении, что не способны ничего поведать о ней нашим собратьям, лишенным доступа к этой Трапезе. Неужели мы думаем, что Господь требует от католиков слишком многого, желая, чтобы мы помогли нашим братьям, отпавшим от Тела Христова, вновь обрести возлюбленного ими Господа во вкушении святых тела и крови Его? Если мы не сделаем этого, то кто же?

Мы также хотим обратиться к нашим не-католическим братьям и сестрам во Христе. С любовью и уважением мы свидетельствуем о верности Завету нашему Богу, который на протяжении веков отечески опекает святую, католическую и апостольскую Церковь. Апостол Павел в своем Первом Послании к Тимофею (3:15) говорит об этой Церкви как о 'доме Божием', который есть 'столп и утверждение истины'. Это еще одно свидетельство о том, что Божия семья установлена свыше, и ей дарована сила и власть быть единой хранительницей истины Божией.

Единая и единственная Церковь есть Тело Христово и Невеста Христова. Как бы мы назвали того, кто имеет более одной невесты? Если у одного мужчины несколько семей, дети будут стыдиться называть его своим отцом. Истинный отец всегда имеет только одну семью, и дети его не разделены между собой. Единство включает в себя единую веру, единые правила и единый образ жизни. Такова Церковь Божия! Единый Отец, Муж, Жених - и единая Семья, Супруга, Невеста - католическая Церковь!

Это именно та Церковь, о которой Христос сказал: 'Я построю Свою Церковь'. Это не ваша церковь, и не моя, - это Церковь Христова. Он ее строитель; мы же всего лишь инструменты. Возвеличивание Церкви не принижает славу нашего Господа. Церковь - это Его творение, дело Его рук. Признание величия церкви - ее божественного полномочия и непогрешимого свидетельства - не что иное, как прославление искупительной жертвы Христа Иисуса. И напротив, непризнание авторитета Церкви, пренебрежение ее учением - даже совершаемые в стремлении более правильно и чисто славить Христа, - есть отвержение Самого Христа, Божественной полноты Его благодати и истины. Савлу пришлось понять ошибочность своего рвения в служении Богу, когда Сам Господь явил ему Себя по дороге в Дамаск.

Церковь называют мистическим Телом Христовым, и Душой этого Тела является Дух Святой. Тело без души - это труп; душа без тела - призрак. Церковь Христова не является ни тем, ни другим. Но едва ли её можно было бы назвать Телом, если бы она не была едина, в том числе и внешне. В этом случае апостол Павел не смог бы назвать её Телом Христовым, - он назвал бы ее только Душой. Но душа должна оживлять тело, а не просто витать вокруг него. Когда душа выполняет свою работу, все органы и части тела живы и здоровы. Внутри церкви эти части тела называются 'святыми'.

Святые излучают жизнь Духа Святого в Теле Христовом. Задача Святого Духа - хранить Тело Христово, пребывающее на земле, живым, в истине и святости. Он делает это в течение вот уже почти двух тысяч лет; и эта единая Церковь именуется католической. Неслучайно единство Церкви скреплено апостольским символом веры: 'Верую: в Духа Святого...во единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь:'

Центром и основанием учения католической Церкви является Святая Троица. Бог - это вечная Семья трех Божественных Лиц: Отца, Сына и Духа Святого. Завет - это то, что позволяет нам соучаствовать в божественной жизни Господа. Эта жизнь для нас означает наше участие в Божественной Семье - участие как детей Божиих, частиц или членов единого Сына Божия, пребывающего в вечном общении Святой Троицы. Именно это католики считают благодатью, освящающей благодатью Божией. Это возвышенное понимание благодати лежит в основе всех аспектов учения католической Церкви. И Богородица, и Папа, и епископы, и святые, и священные таинства - все это даровал нам Бог по любви и милости Своей к Церкви. Божественная благодать освящает и восстанавливает нашу падшую природу, делая её вновь совершенной и цельной. Благодать не разрушает падшую природу человеческую, но восстанавливает, как бы строя на ней, исцеляя, то есть делая её вновь цельной, неповрежденнной, совершенной, достойной стать частью единой Божественной жизни. Именуя католическую Церковь 'Семьей Божией', мы делаем не метафорическое, а метафизическое утверждение. В этом - основание и тайна всей нашей веры.

Это правда, Иисус Христос хочет, чтобы каждый из нас принял Его непосредственно, лично, как своего Господа и Спасителя. Но Иисус хочет гораздо большего - Он хочет, чтобы мы находились в завете с Ним. Я могу лично дружить со своим соседом по улице, но это вовсе не означает, что он хочет, чтобы я переехал к нему и разделил с ним его жилище. Точно так же и цезарь Август объявил себя владыкой и спасителем всех своих подданных, но он не умер на кресте, не принес себя в жертву за других, делая их своими братьями и сестрами. Иисус Христос хочет, чтобы мы пребывали с ним в Новом Завете, который он установил приношением Своей плоти и кровью; через Святое Причастие Он вновь и вновь возобновляет тот же самый Завет. Когда эта жертва за нас вновь появляется на алтаре, мы собираемся на Трапезу Господню, где мы становимся едины с ним и между собой. Иисус хочет, чтобы мы знали не только Отца и Святого Духа, но и Матерь Его, Пресвятую Богородицу, и всех Его святых братьев и сестер, составляющих Небесную Церковь. Он также хочет, чтобы мы жили по тем законам, которые он установил для Своей Церкви на земле: это единая церковная семья, главою которой является Папа, а старшими братьями - епископы и священники. Пусть каждый христианин, принявший Христа как своего Господа и Спасителя, вернется в уготованную нам Самим Христом единую обитель - Церковь.

 

Брачный пир приготовлен и Господь призывает нас: 'Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною' (Откровение от Иоанна, 3:20).


 

Источник: "Правда и вымысел о Католической Церкви".