Православный священник, публицист и богослов протоиерей Максим Козлов выступил с интервью, в котором рассказал об уроках II Ватиканского Собора и полезном опыте, который православные могут извлечь из сложившейся после данного Собора ситуации в Католической Церкви.

Протоиерей Максим Козлов. Чем для нас ценен опыт реформ Католической Церкви?

Портал Патриархия.ru опубликовал интервью протоиерея Максима Козлова, профессора Московской духовной академии, настоятеля храма святой мученицы Татианы при МГУ, данное журналу «Нескучный сад» (№ 5, 2009).

II Ватиканский Собор Католической Церкви (1965-1965 гг.) привел к самым радикальным реформам в ее истории. Одной из главных задач было явить «открытую миру Церковь» путем «современного изложения религиозных истин». Одним из результатов ― упреки Церкви в том, что она стала слишком современной, обмирщенной. По мнению протоиерея Максима Козлова, главной ошибкой была иллюзия, что общество в большинстве своем готово жить по-христиански.

― В чем, по-Вашему, причины радикализма II Ватиканского собора?

― Нужно понять ситуацию, в которой находилась Католическая Церковь к началу 60-х годов XX века, и в целом ситуацию в мире. Это было время массового отхода людей и в Западной Европе, и, в определенной степени, в Америке, Северной и Латинской, от регулярного участия в церковной жизни. Это была эпоха начавшейся сексуальной революции, чрезвычайных симпатий значительной части общества, особенно молодежи, к леворадикальным идеям ― от просоветских до маоистских. Это именно с того времени Че Гевара стал восприниматься как некий символ жертвенности, едва ли не большей, чем христианская. Это было время настоящего духовного кризиса, храмы пустели, в этих условиях Католической Церкви надо было реагировать на то, что происходит, пытаться искать новые возможности диалога с обществом, с таким, каким оно тогда было, может быть, и ценой ошибок. II Ватиканский собор стал попыткой церковного ответа на секулярность мира, как когда-то Тридентский собор у католиков (1545-1563 гг., официально отвергший протестантские догматы ― прим. ред. «Нескучного сада») стал ответом на лютеранскую реформацию. И сам этот шаг, потребовавший мужества и решительности, безусловно, можно приветствовать.

― Какие реформы II Ватиканского собора, на Ваш взгляд, можно назвать положительными?

― Из наиболее положительных поворотов я бы назвал по-новому декларированное и в значительной мере пережитое Католической Церковью осознание всехристианского единства перед той опасностью, о которой в эти же годы писал А.И. Солженицын: значительные силы в мире хотят, чтобы христиан не было вообще. На фоне вызовов современной эпохи, несмотря на всю разность наших вероучительных различий и их безусловную значимость, есть то, что христиан объединяет ― это новый подход (скажу сейчас страшное словосочетание) к экуменической проблеме, который и был высказан Католической церковью, и который, безусловно, нужно приветствовать: на II Ватиканском соборе Католическая Церковь отказалась от проставления знака равенства между собой и Вселенской Церковью. До Собора утверждением католиков было: Католическая Церковь равна Вселенской Церкви, теперь Католическая Церковь определяет себя как «часть, находящаяся во Вселенской Церкви», признавая также путь Православного Востока. Православные для католиков перестали быть схизматиками (еретиками). Прямым следствием этого стало признание католиками действительности Таинств, совершаемых в Восточных Церквах (Православных и Древневосточных), то есть Церквах, сохранивших исторический епископат. Христианин Восточной Церкви может приступать к Таинствам в Католической Церкви без требуемого ранее принятия ее вероучения. Конечно, это не значит, что и мы аналогично должны прийти к признанию всех таинств Католической Церкви. В православном богословии однозначного канонического и догматического ответа на вопрос, существует ли Евхаристия в христианских Церквях, сохранивших исторический епископат, но пребывающих вне Вселенского Православия: католиков, монофизитов — на сегодня не существует.

Что касается изменений внутренней «политики» Ватикана, здесь очень важным моментом я бы назвал шаг по преодолению многовекового клерикализма Рима. Имеется в виду жесткое разделение Католической Церкви, сформулированное еще на Тридентском соборе, на две неравных части: Церковь учащую ― духовенство, и Церковь учащуюся ― мирян. На II Ватиканском соборе многократно было подчеркнуто значение мирян, получивших возможность более активного участия в Церкви. Статус организаций мирян существенно повысился, церковные общины были признаны важнейшей составляющей Церкви. И это вошло в значительной мере в жизнь Католической Церкви. Например, в итальянском городе Римини проходят ежегодные съезды христиан, в которых принимает ежегодно около миллиона человек. Это и выставки, и библейские лекции, в этом году большой раздел, кстати, был посвящен Солженицыну. Эти съезды инициируются и проводятся только силами волонтеров-мирян, священники не являются здесь организационной силой. Священство может приглашаться, участвовать и т.д., но главным организатором и идейным вдохновителем являются миряне.

Как положительный я бы обозначил новый подход II Ватиканского Собора к богослужению. До Собора католическая месса служилась на латинском языке, который уже очень мало кто понимал в середине XX века даже из европейцев. После же миссии Католической Церкви в Латинскую Америку, Африку, Азию, ― страны, совершенно не связанные с романской культурой, стало очевидно, что латиноязычное богослужение пришло в очевидное противоречие с молитвенными нуждами многих и многих миллионов католиков. Этот переход на национальные языки, кстати говоря, был совершен в духе восточнохристианской традиции, которая предполагает, что богослужения совершаются на национальном языке верующих.

Однако методы реализации этих правильных по сути реформ были очень неоднозначны, саму реализацию реформ нельзя отнести к положительным результатам Собора.

Когда декларируются реформы, часто возникают некий административный жар, к тому же не всегда самые разумные люди оказываются во главе процесса их проведения. На практике, к сожалению, было не просто допущено богослужение на национальных языках, но фактически запрещена латинская дореформенная месса: на ее совершение требовалось столько санкций практически из самого Ватикана, а люди, хотевшие молиться по-старому, особенно клирики, имели вид настолько неблагонадежный по отношению к господствующей тенденции, что латинское богослужение фактически прекратило свое существование.

Уже в самом начале реформы Собора вызвали критику с двух сторон. «Левое» большинство было недовольно недостаточным радикализмом. Люди, живущие в западном светском обществе с приоритетом прав человека как гуманистических секулярных ценностей, при этом причисляющие себя к католикам, удивлялись, почему Собор не разрешил женское священство, не отменил целибат, не предоставил мирянам еще более широких прав (таких, как у священства), не разрешил разводы и аборты.

Критика справа связана с именем архиепископа Марселя Лефевра (1905-1991). Он и его последователи критиковали Ватиканский Собор по нескольким позициям: за излишний экуменизм, за реформы богослужения, приведшие с их точки зрения, к утрате сакрального языка богослужения, а также к секуляризации богослужебного сознания. Действительно, обмирщение богослужебного сознания ― одно из негативных последствий реформ. Это выразилась в излишнем подчеркивании «горизонтальной составляющей» ― то есть общения верующих на службе ― в ущерб «вертикальной составляющей» ― устремленности общины к Небу. Престолы были вынесены из алтаря на середину храма, священники стали совершать богослужения лицом к народу, а не, как мы бы сказали, к Горнему месту, как это было до того, стали бесконтрольно появляться бесчисленные варианты переводов и чинов совершения мессы. Произошел разрыв, утрата идентичности, тождественности богослужения. Например, если раньше католик мог от Африки до Полинезии прийти на службу и понять, что он присутствует на мессе, то теперь не так.

Совершенно справедлива критика Лефевром усвоенной Католической Церковью идеологии прогресса, когда «прогресс» как поступательное прогрессивное развитие общества признается религиозной ценностью вне зависимости от религиозного состояния этого общества. То есть, само по себе умножение материальных благ, смягчение нравов, толерантность в отношении к разным системам ценностей, права человека, вне зависимости от связи с христианством признаются позитивной ценностью. Общество оценивается не столько по степени и качеству своей религиозности, сколько по тому, насколько эти категории прогресса присутствуют или возрастают. С этим Православная Церковь, конечно, согласиться не может.

С идеей прогресса связана получившая развитие на II Ватиканском соборе идея «анонимного христианства», когда люди, не только видимо принадлежащие Церкви, но и люди, открыто не противоречащие ей, ее духу, признаются ей не чуждыми. Это может быть и справедливо для нехристианских стран, сообществ, не сталкивающихся с евангельским благовестием, но совершенно неприложимо для общества европейского и американского, которое от христианства отворачивается шаг за шагом. Это не анонимное христианство, а отступление от Бога и Церкви.

Послереформенный опыт Католической Церкви показал: несмотря на то, что Церковь сделала шаг навстречу обществу, стараясь стать более современной, понятной и близкой этому обществу, общество не пошло в сторону Церкви. Это нужно понять и принять ― и практически, и историософски, и эсхатологически: ожидать от общества, что оно в большинстве своем вновь готово будет принять христианские ценности не на уровне декларации, а на уровне норм, реализуемых в жизни, ― значит пребывать в иллюзии.

Другой важный урок, который нам дает опыт II Ватиканского собора, ― как бережно нужно подходить к тому, что составляет многовековое предание Церкви, прежде всего в богослужении. Важно признать, что мы с одной стороны, сходны с католиками и страдаем определенного рода закостенелостью, в значительной части церковного народа ― взглядом на службу как на что-то, не нуждающееся в понимании, а скорее, призванное возбудить некое благочестивое настроение. С другой стороны, важно понять, что путь изменения богослужения должен быть не в приспособлении его к упрощенным представлениям общества, сформированным средствами массовой информации и просто очень низким гуманитарным общеобразовательным развитием. Христианство ― сложная вещь сама по себе. Но не самое сложное в христианстве ― понять церковно-славянский язык. А вот как донести красоту и значительность этой службы ― это тот вопрос, который должен ставиться, и на который мы должны искать ответы.

Источник: "Патриархия.ru"